Плечи у этого псевдо-Моди были широки и мускулисты, черты лица – четко обрисованы, подбородок – мужественно квадратен. Одним словом, это был не Моди. Это был идеал Моди. Моди, каким его задумал Бог… или Алекс Голев.
– Черти вы, – вздохнул Моди, устав сверлить взглядом свое отражение в поисках изобличающего подвоха. – Манипуляторы сознанием! Ну показали вы мне, каким я должен быть, ну и что? Все равно ведь таким не стану. Одно только лишнее расстройство… Тьфу!
– Значит, нравится! – удовлетворенно кивнул Ирвин. – Я рад.
– Что – нравится? Клон вот этот? Дылда с пупом и членом?! – На какой-то миг Моди поддался эмоциям, но тут же взял себя в руки, скривил лицо в привычную насмешливую гримаску. – Да, пожалуй, нравится. Беру. Заверните.
– Сам завернись. Твои новые вещи вон там, в шкафу.
– Да, мой господин! Слушаю и повинуюсь! – продолжал ерничать Моди. И вдруг глаза его вспыхнули, оживились. – А сколько у меня времени-то, в этом теле? Надеюсь, я успею предаться страсти с одной из ваших восхитительных секс-богинек, а, Ирв? Я бы очень хотел ту цыпочку… ну, как там ее, которая Сеньке досталась. Но вообще сойдет и кудрявая. В крайнем случае, я согласен на доктора Натали!
Без пяти минут десять птифон Ирвина коротко пикнул.
– На выход, – приглашающе кивнул Ирвин в сторону двери. Тут же в руках у него возникла небольшая темная пластина, по форме напоминающая полумаску. Ирвин поднес полумаску к лицу слегка отпрянувшего Модеста, и она зависла на уровне его глаз.
Моди усиленно заморгал, стараясь преодолеть сгустившийся перед взглядом серо-лиловый сумрак. Не помогло. Относительно прозрачной оставалась лишь узкая кромка внизу и по бокам головы. Опустив глаза, Модест увидел свои ноги, обутые в легкие спортивные тапочки.
– Идем, – повторил Ирвин, взяв Модеста под локоть и мягко подтолкнув к двери.
Они вышли в коридор и двинулись по направлению к лифту.
– Напридумывают же дряни! У меня от этой штуки мозги не закипят? – пытался брюзжать Модест, но с каждым шагом его сварливое настроение выветривалось, вытесняемое ни с чем не сравнимым восторгом слаженности, пружинной упругости движений. Тело ощущалось как совокупность мышц и сухожилий, тесно переплетенных друг с другом, и в то же время казалось каким-то полым, пустым. Но эта пустота была не совсем пустотой. Она была роением множества пузырьков, заполненных, словно газом, теплой сухой энергией. Пузырьки терлись друг о друга боками, раздувались, потрескивали от этой все возрастающей сдавленности и лопались, приятно пощипывая нутро, как газировка пощипывает язык. Модесту казалось, что он вот-вот взлетит. Стоит только чуть сильнее оттолкнуться от пола носком ноги, занесенной для следующего шага… «Господи, неужели это и есть – жизнь?» – подумал он, чувствуя, как при этой мысли губы его предательски задрожали.
«Нет-нет, нельзя в это верить! Не поддавайся! – поспешил напомнить себе Модест уже, наверное, раз в сотый за это утро. – Иллюзия. Подделка. Одна из его проклятых гипнотизерских штучек…»
Только не разрыдаться. Ни в коем случае. Только не перед ними.
Он терпеть не мог рыдающих толстяков. Их жалкие слезы во время всех этих душеспасительных клубных излияний, которых он немало повидал на своем веку (по настоянию матушки, разумеется, и исключительно ради ее душевного спокойствия), были ему противны. Ты жирный и никто тебя не любит? – Брось жрать! А если ты не в состоянии бросить жрать – тогда жри, но жри так, как будто это и есть твой выбор. Нет зрелища более жалкого, отвратительного и нелепого, чем человек, который жрет, не желая этого! Который
