Грустные размышления об ушедшей эпохе - страница 10

Ну, а потому слишком так он далеко отошел от всякой вконец ведь в самой себе закоренелой, кое-кому безнадежно опостылевшей, до чего только во всем неизменно унылой повседневности.

А кроме того, в те действительно наипоследние два-три века до чего и впрямь так много поразвелось всех-то, значиться тех, кто вовсе напросто же впрямь горою стоит за яростное продвижение вперед, вовсе так, значит, совсем не глядя, а чего и что это там вообще собственно находится под теми самыми сколь необъятно большими колесами.

У них теперь, понимаешь ли, все вполне однозначно да и безапелляционно полновластно решал один лишь тот сколь вот непогрешимо безгрешный математический расчет, что был донельзя же всемогущ в его сверхъестественной власти над всяческим реальным житием-бытием.

Ну, а отдельные люди в смете «усовершенствования всеобщего нынешнего мироздания», как некие отдельные самостоятельно мыслящие индивидуумы вовсе-то, уж никак собственно, и не значились.

Ведь нет их (в качестве отдельных разумных существ) на всем белом свете…

Вот чего пишет об этом Федор Михайлович Достоевский в его великой книге «Преступление и наказание»:

«…Началось с воззрения социалистов. Известно воззрение: преступление есть протест против ненормальности социального устройства – и только, и ничего больше, и никаких причин больше не допускается, – и ничего!..

– Вот и соврал! – крикнул Порфирий Петрович. Он видимо оживлялся и поминутно смеялся, смотря на Разумихина, чем еще более поджигал его.

– Н-ничего не допускается! – с жаром перебил Разумихин, – не вру!.. Я тебе книжки ихние покажу: все у них потому, что «среда заела», – и ничего больше! Любимая фраза! Отсюда прямо, что если общество устроить нормально, то разом и все преступления исчезнут, так как не для чего будет протестовать, и все в один миг станут праведными. Натура не берется в расчет, натура изгоняется, натуры не полагается! У них не человечество, развившись историческим, живым путем до конца, само собою обратится, наконец, в нормальное общество, а, напротив, социальная система, выйдя из какой-нибудь математической головы, тотчас же и устроит все человечество и в один миг сделает его же праведным и безгрешным, раньше всякого живого процесса, без всякого исторического и живого пути! Оттого-то они так инстинктивно и не любят историю: «безобразия одни в ней да глупости» – и все одною только глупостью объясняется! Оттого так и не любят живого процесса жизни: не надо живой души! Живая душа жизни потребует, живая душа не послушается механики, живая душа подозрительна, живая душа ретроградна! А тут хоть и мертвечинкой припахивает, из каучука сделать можно, – зато не живая, зато без воли, зато рабская, не взбунтуется! И выходит в результате, что все на одну только кладку кирпичиков да на расположение коридоров и комнат в фаланстере свели!

Фаланстера-то и готова, да натура-то у вас для фаланстеры еще не готова, жизни хочет, жизненного процесса еще не завершила, рано на кладбище! С одной логикой нельзя через натуру перескочить! Логика предугадает три случая, а их миллион! Отрезать весь миллион и все на один вопрос о комфорте свести! Самое легкое разрешение задачи! Соблазнительно ясно, и думать не надо! Главное – думать не надо! Вся жизненная тайна на двух печатных листках умещается!»

И эта та самая буквально все на свете бесспорно и бесслезно умертвляющая целесообразность и есть то самое всесильное порождение западноевропейской цивилизации, а все-таки во всей своей полноте применение данного глобального мировоззрения имело место разве что в одних лишь ее колониальных владениях.