«Найти его и попытаться…»
Она села на свой стул.
И они назвали ее имя.
– Здравствуй, Люба.
Она дружелюбно и, как всегда, очаровательно улыбнулась:
– Привет.
– Привет.
И бессознательно заметила напротив себя пустой стул, вспомнив о том клиенте.
«…и попытаться его убить».
На «горячем» уже сидела Ира.
– Значит… ты хочешь нам сегодня рассказать, как это было? – вкрадчиво начала ведущая, обращаясь к этой маленькой несчастной медсестре.
В помещении вдруг стало как-то особенно и пронзительно тихо. Где-то за окном задребезжал и словно бы погас трамвай. Словно бы какая-то большеголовая птица с огромным уродливым «лицом» на мгновение зависла в воздухе, как-то дико заглядывая через стекло.
«Сейчас попробует умереть монашка…»
Маленькая несчастная девушка, медсестра в какой-то монастырской больнице. Как она подставит сейчас свое беззащитное тельце под этот безличный клюв. И как этот клюв, незаметно отклоняясь назад и на мгновение замирая, вдруг сильно и точно ударит, рассекая обманчивые монашеские оболочки и попадая «в самое серебро». Хотя, может быть, и не с первого раза. И придется помучить бедную девочку еще и еще раз. Но рано или поздно клюв все же попадет. Да, попадет. В этого скрытого за строгим глухим черным платьем… Попадет. Зацепит и потащит. И… вот он, коричнево-розоватый, который так не хочет, не хочет вылезать, что аж удлиняется до белизны, извивается и рвется, лишь бы заползти, забраться опять туда, хотя бы оборванной частью, туда, где ему так уютно пребывать и покоиться и где он так тихо нашептывает и напевает на голоса – матери и отца, сестер и братьев, дедушек и бабушек, всех пра-пра-пра… напевает-нашептывает на голоса всего безмерного, и слишком уж человеческого, как и почему ты, Ира…
– Люба, ты где? – спросила гештальт-мастер Марина. – Такое ощущение, что ты все еще отсутствуешь.
«Почуяла».
– Я тут.
Как и Марина, она тоже рано или поздно станет мастером. А для начала расскажет свою историю про червяка. Хотя можно было бы попытаться сочинить и совсем другую… И не на терапии, а где-нибудь у моря… под солнцем… и не одной… Можно или нельзя? Ждать нет больше сил. Зато сейчас, здесь, в этом классе, вместе со всеми, здесь, где на «горячем стуле» замерла эта монашка, можно получить… Получить хотя бы это, пусть искусственное, но зато профессиональное… Если и не наслаждение, то хоть все же – удовлетворение.
Вот она, уже раздетая, жалкая… Можно… нет нельзя… нет можно… нет, еще нельзя… нет, уже можно.
– А сейчас, как сейчас? – незаметно дыша в такт с девушкой, спросила гештальт-мастер.
– Холодно, – жалко поежилась Ирина.
– А сейчас? – доброжелательно улыбнулась.
– Теплеет.
– Прислушайся к своему телу, к своему дыханию. Как там?
– Давит.
– Где?
Девушка помедлила и показала на живот.
– Вот здесь.
– Что это? – вкрадчиво спросила терапевт. – Что давит или, может быть, кто это давит?
– Я… не могу.
– Не бойся… Иди, иди туда, Ира… Иди в свою боль, не бойся, сейчас можно.
– Я…
– Не бойся. Стань ей, стань… Что ты видишь или что ты слышишь?
Девушка опустила голову. И вдруг, тихо и покорно сказала, вновь поднимая лицо, с каким-то невыразимым ужасом в глазах, даже не сказала, а выдохнула:
– Это они.
– Кто они?
– Они…
– Кто? – властно повторила психотерапевт.
Вот она, эта пауза. Говорить или не говорить, признаваться или не признаваться, отдавать, высвечивая свое падение, обнажая свое уродство, делая его зримым, предавая себя, или по-прежнему оставаться невидимым в своей мучительной тайне…
