Пытаюсь глаза открыть. Там все размыто. Ничего не разобрать. Темно. Светлые пятна в комнате сливаются с черными. Закрываю глаза. Веки, словно свинцом налили.
— Марк? Марк… — шепотом.
— М-м-м? — говорить не способен. Только трогать. Руки живут своей жизнью.
— Тебе поесть нужно. Я бульон приготовила.
Какая заботливая. Усмехаюсь. Вот это меня вирусом пригрело. Цаца под моим боком. Приготовила супчик. Фантазия бурная разыгралась. Обо мне даже тётка так не пеклась никогда. Вечно сам выплывал. Заболел? Схема приема лекарств и, собственно, сами медикаменты. Забота и ласка это не про Марию Сергеевну. Она у меня на чувства отбитая. Одиночка с печатью старой девы на лбу. Яркой такой. Как пентаграмма для мужиков, чтобы за километр обходили эту нечисть.
— Марк! Да приди ты в себя! — натурально меня потряхивает за плечи. Ворчу. Крепче к себе прижимаю. — Ты так не выздоровеешь!
Ага. С такими реальными снами, конечно, не восстановлюсь. Но ты моя таблеточка.
Стискиваю хрупкое тельце, только оно слишком вертлявое. Ладно. Позволяю своей добыче вырваться и напоить меня мифическим бульоном. Глаза не открываю. Только рот, чтобы принять в себя что-то горячее. Хоть бы не сдохнуть, а то ведь и не найдет никто вовремя. Вкусовые рецепторы слабо реагируют, зато подушечки пальцев на руках покалывает от желания потрогать цацу.
— И вот это ещё, — впихивает мне в рот колеса. Снова скручиваю её, проглатывая таблетки. Носом в волосы зарываюсь. Охуительно ведь пахнет. Свежестью. Чистотой. Даже сравнить не с чем. — Не надо. Не надо, Марк, — жалобно так раздается рядом.
— Только потрогаю, — хриплю. Слабость по мышцам такая, что вряд ли самостоятельно перевернуться смогу. Все части тела будто отдельно от меня существуют. Член готов покорять вершины. Кисти поняли, что рукоблудие — это их кредо по жизни. Внутренние органы вибрируют в лихорадке. Мозг плавится и не соображает ни черта. Такое впечатление, что я не мужик, а Франкенштейн, блядь.
Я трогаю её. Трогаю. Трогаю. Трогаю. Цацу. Грудь. Живот. В трусы нагло лезу и… Потом чертова темнота, словно меня на ринге вырубили четким хуком справа.
Просыпаюсь от того, что мне холодно. Пытаюсь нащупать рядом одеяло. Пальцы погрязают во что-то слишком мягкое. Разлепляю глаза с трудом. Сбоку лежит скомканный плед. У меня такого в арсенале не имеется, да и тетка не любитель волосатости в доме. Часто моргаю, пытаюсь встать, но тут же падаю обратно на кровать. Тело тяжелое, как будто кто-то прокрутил его в мясорубке. Сглатываю вязкую слюну. Пить хочется, словно вчера литр водки выпил на голодный желудок и приправил это крепким кальяном.
— Ох-ре-неть… — провожу по лицу ладонями, растираю его, чтобы хоть немного взбодриться.
— Вижу, пришел в себя, — от неожиданности вздрагиваю, как зашуганная баба. На пороге цаца с подносом в руках. Глаза сверкают непонятными эмоциями. Смотрю на нее, сопоставляя то, что мне приснилось, и не двигаюсь. Наблюдаю за её действиями. Проходит в комнату к кровати, ставит на тумбочку поднос и хмурится. — Сам? Или опять вливать?
О-о-о… Прочищаю горло, принимаю сидячее положение, прижимаясь позвоночником к спинке кровати, и скольжу взглядом по её телу. Упакована отменно. Мешок, блядь, а не платье. Для меня старалась.
— Ты что здесь делаешь?
Цаца закатывает глаза, кивает на поднос и складывает руки на груди.
— Помогаю тебе не сдохнуть, — щёки соседки ярко вспыхивают, когда взгляд падает на мой голый торс, — мне ещё здесь жить и жить, а ты же даже после смерти замучаешь.
