– А вы к кому же? – любознательно поинтересовался он.
– Да я не в Топтыково, – ответил генерал, – мне дальше надо.
Дядя Ваня опять прикинул народонаселение округи и опять никого из генералитета в своей памяти не нашёл.
– Алексей, – просто представился мужчина.
– Иван, – так же просто ответил дядя Ваня. – Так куда же вам? Давайте довезу! Устали, наверное, километров пять уже от Троекурова отмахали!
– Мне, Ваня, в Соколовку надо, – сказал попутчик.
– В Соколо-овку! – протянул дядя Ваня и призадумался, прикидывая. – Так здесь нет никакой Соколовки.
– Как же нет?! – сказал Алексей. – Есть! Это родина моя! Вот приехал. Навестить. Посмотреть.
– Постой-постой, – озадаченно произнёс дядя Ваня, – нет у нас такой деревни. Топтыково есть. Люблино было, да никого там уже не осталось. Все в Топтыково переселились.
Человек внимательно слушал, впитывая информацию, а дядя Ваня охотно продолжал:
– Усово рядом было. Тоже теперь пустое. Одни сады стоят. Говорят, что всё распашут. Поле будет. Горюшки есть. Но там совсем мало народа. Дуровка есть. А в ней порядки – Орловка, Воробьёвка, Чибизовка. Может, вам туда? Соловьёвка есть, но это в другую сторону, – и дядя Ваня махнул рукой назад, за левое плечо. – Вы ничего не перепутали?
Дядя Ваня знал свою родину – все места и всех людей.
– Была Соколовка, – скупо и коротко сказал попутчик, – между Дуровкой и Горюшками, – и прищурясь посмотрел в окно, отвернув голову.
Он тяжело и громко сглотнул слюну, и дядя Ваня услышал неудачную попытку скрыть этот пронзительный предательски вырвавшийся звук.
Во время долгой паузы у дяди Вани защипало в глазах. Он словно поймал натянутый щемящий и бьющий по нервам звон тонкой струны, понял и прочувствовал, почему отвернулся попутчик и почему не хочет показывать своих глаз.
– Нет её теперь, наверное? – неуверенно спросил человек.
– А поедемте! – решительно сказал движимый сочувствием дядя Ваня, быстро и кардинально поменяв свои планы. – Отвезу я вас! Найдём!
– Вот спасибо, – генерал повернулся к нему всем корпусом и засветился благодарной улыбкой и человеческой доброте, и красоте поступка.
– Поле там теперь чистое, – сказал между тем дядя Ваня.
– Во как! – горько произнёс человек и как будто осел под тяжестью известия.
Но тут дядя Ваня вдруг встрепенулся и даже ладонью по ноге прихлопнул:
– Вспомнил! Рассказывали в детстве, что там деревушка была небольшая. Мы на речку туда с ребятами бегали купаться – на до́ску.
– Нет, я такого не знаю, – произнёс Алексей.
– Так называли. Доска там лежала. А на другом берегу кусты росли. Старики говорили, что деревня была. Но нет там теперь ничего. Распахали всё подчистую. Пшеница растёт – поле! Значит, Соколовка!
Дядя Ваня с интересом, размышляя вслух, беседовал с попутчиком.
– Мы там в детстве сусликов отливали! – вспоминал он.
– Сусликов, – повторил вслед за ним и усмехнулся человек. – Вот там я и родился.
– Да-а-а, – протянул дядя Ваня, не зная, что сказать, и понимая, что непростая это тема для собеседника и что ещё не раз отведёт он прищуренные глаза в сторону, будто вглядываясь в окрестности, и не раз ещё натужно сглотнёт слюну.
– Говорили-говорили, – вспоминал дядя Ваня. – Ты гляди! Была Соколовка! Только давно. Теперь про неё никто и не знает. Значит, вы оттуда?
– Оттуда, – принялся рассказывать собеседник. – В тридцатом году нас раскулачили. Мне тогда было семь лет.
– Что понаделали! – вздохнул дядя Ваня. – И в колхозы сгоняли, и кулачили. Вот ведь жизнь!
