Солнце светило в спину. Французы, как на ладошке, с их ярко разукрашенными шарами и позолоченными гондолами. Захочешь – не промажешь. А их, напротив, видно плохо и прицеливаться нелегко. Все-таки не зря полковник Феоктистов – Куприян Романович, слуга царю, отец солдатам – считался лучшим из командиров-летунов во всей империи. Всё продумал, всё рассчитал и вывел махолеты в самый решительный миг.
Сейчас русские летуны набирали высоту, чтобы обрушиться на врагов сверху, камнем, как сокол на утку. Оси скрипели, спины солдат взмокли, крылья с шорохом отталкивались от воздуха, толкая машины всё выше и выше.
Алексей оглянулся на «ведомого». Жорж слегка побледнел, слегка позеленел, закусил губу, но держался молодцом, как орел, глядя на неприятеля из-под козырька. Ремешок от картуза он зацепил за подбородок.
С шарльеров их все-таки заметили. Открыли частую стрельбу.
Пули улетали в белый свет, как в копеечку.
Льгов резко качнул туловищем вправо-влево. Послушный малейшему движению махолет отозвался таким же покачиванием. Знак для звена – делай, как я.
Из высшей точки машины сорвались в атаку.
Солдаты разом бросили крутить педали, Портков, успев поставить кривошипно-шатунный механизм на фиксатор, до отказа выжал рукоять хвоста, переводя его в горизонтальную плоскость.
Вот тут уж ветер засвистел в ушах, так засвистел.
Поручик выхватил из правой кобуры ружье, прижав приклад к плечу, выстрелил шесть раз подряд, целясь не во французов, мечущихся в корзине шарльера и сбрасывающих мешки с песком, чтобы выровняться по высоте с русскими, а по яркому шелку, наполненному водородным газом. Не глядя сунул ружьё за спину – Ильину, перезарядить. Выхватил второе из левой кобуры, удовлетворенно замечая, что на поверхности шара разбегаются зияющие дыры, наверняка окаймленные язычками пламени, незаметными на ярком солнце.
Та же участь постигла второй шарльер с длинным голубым вымпелом, вышитым замысловатой вязью.
«Division Normandie».
Вот, значит, с кем довелось столкнуться. Сильный соперник. Не зря Бонапарт перекинул их из Северной Франции, где матерые воздухоплаватели бригадира Ватье держали в ужасе пока еще непокорившийся Альбион.
«Боится, значит, уважает», – подумал Алексей.
А за спиной забили тугими хлопками крылья, выравнивая махолет, переводя его из пике в ровный полет. От натуги кряхтели солдаты. Славкин по недавней привычке на каждый выдох поминал матушку Наполеона.
Махолеты, как стая воронов, кружили рядом с неповоротливыми шарльерами, нападая по три-четыре «двойки» на одного. Это было даже не сражение, а бойня.
Сквозь ветер прорвался хриплый и отчаянный крик Жоржа Заблоцкого:
– …мотог’ мой г’евет… моя обитель… считает, что он истг’ебитель…
Прапорщик хладнокровно отстреливал французов, которые пытались спастись из горящих гондол с помощью приспособления Ленормана – Александровского.
Издалека донеслась россыпь выстрелов. Не шесть подряд, как из револьверного ружья, и даже не по восемнадцать, как из новомодных скорострельных «сорок» на конной тяге. Скорее всего, воздухоплаватели Ватье ввели в бой какое-то новое, ранее неиспользованное оружие.
Сложив крылья, рухнул один махолет. За ним второй.
Льгов указал рукой направо. Рядовые и унтер его поняли без слов, завалив машину на крутой вираж.
А вот и он!
Французский офицер в дурацкой шапочке с помпоном уперся локтями в релинг гондолы и стрелял из смешного ружьишка – тонкого, короткоствольного, с плоской прямоугольной коробочкой чуть впереди спускового крючка. Пули вылетали одна за другой, так, что у дульного среза мерцал огонек, но дыма видно не было.
