Вечером они шли домой вдвоем, и Альбин, глядя под ноги, вдруг сказал, негромко так:
– Ты, может, думаешь, будто я нарочно тогда в поход не пошел, с испугу?
Корнелий изо всех сил замотал головой:
– Не, я знаю, что ты болел!
– Тебе, наверное, досталось там…
– Ну и черт с ними! – Корнелий мужественно прищурился.
– Дикие какие-то, – почти шепотом проговорил Альбин. – Я так и не понял: что им надо? Все на одного.
– Это Пальчик всех заставляет… – пробормотал Корнелий. И тоже стал смотреть под ноги.
– Нет, – вздохнул Альбин. – Все какие-то… Если бы Пальчик подевался куда-нибудь, они бы другого нашли.
Альбин говорил «они», как бы отделяя Корнелия от остальных, от класса. И Корнелий радовался этому, хотя от стыда покалывало щеки.
Значит, Альбин понимал, что он, Корнелий, зла ему не хотел? Может, и не помнил даже, как Дыня вместе с другими потешался над новичком? Нет, помнил, конечно, только чувствовал, что Корнелий тянется за другими от собственной беспомощности.
Альбин вдруг запрыгал на одной ноге, а другую поджал, отколупывая от босой ступни вдавившийся камешек. Потом быстро глянул на Корнелия из-за голого коричневого плеча.
Корнелий насупленно сказал:
– Ты теперь уже не вернешься в колледж, да?
– Почему же? – Альбин встал на обе ноги, наклонил голову набок. – Я вернусь. Только… я теперь так им не дам с собой. Я тогда не знал, а теперь знаю.
– Что знаешь? – Корнелий опять почему-то смутился.
– Как жить знаю, – просто ответил Альбин. – Я решил.
Он был вроде бы и прежний Альбин, и в то же время другой. Без вечного ожидания опасности в глазах. Веселый. Открытый.
Он бегал босиком, все в тех же штанах с пуговицами на животе и без карманов, но рубашку не надевал, лямки на голом теле. А на лямке – все тот же синий значок. Откуда и зачем этот значок, Альбина не спрашивали – «оло» есть «оло». Волосы у Альбина выцвели и отросли, сам он стал выше и еще тоньше, ловкий, быстрый, загорелый.
Когда первый раз пошли вместе купаться и Альбин, дернув плечами, сбросил лямки, Корнелий засмеялся:
– У тебя буквы на спине и на пузе…
Незагорелые следы от матерчатых полосок и в самом деле были как буквы: на спине «X», спереди – «Н».
Засмеялся и Альбин:
– Ну да! Я их нарочно загаром не закрашиваю! Потому что это мои инициалы.
– Как это?
– Ну, первые буквы имени и фамилии. Если латинским шрифтом…
– Но у тебя же первая – А…
– Не-е… Произносится будто А, но пишется… вот так! – Он присел и пальцем на сыром песке у воды вывел:
«Вот почему – Хальк», – запоздало догадался Корнелий.
А коричневый Альбин (Алька, Халька, Хальк) отступил в озеро и, выгнувшись, нырнул спиной. Только ноги мелькнули…
…Старший инспектор Альбин Мук все говорил, говорил. Про жену рассказывал, про службу в линейном уланском корпусе («Ну, а дальше-то что? Торчу вот тут теперь. А зачем все?»). Корнелий кивал, иногда перебивал, отвечал шумно, пытался рассказать про Клавдию: она каждый год развлекается на Побережье, а он света белого не видит, вкалывает, чтобы дом был как у людей. Вот пускай теперь покрутится одна.
Они подливали друг другу, звякали заляпанными стаканами, плакались, а позади этой пьяной мути, позади притихшего, но неусыпного страха в памяти Корнелия разворачивались ясные и подробные воспоминания.
…Был потом еще один разговор о латинских буквах… Вообще-то книг с латинским и славянским написанием выходило мало, обучение в школе шло на основе современной линейной печати. Но старые шрифты знать полагалось, их учили на уроках истории и чтения. А у Альбина, видно, была какая-то особенная привязанность к старине…
