Поднявшись на седьмой этаж, она на мгновение остановилась перевести дух, вынула из кармана ключ и почти бесшумно вставила его в замочную скважину. На едва слышный скрежет металла при повороте ключа отозвался целый хор детских голосов:
– Это мама! Мама пришла!
Дверь открылась, и навстречу выбежали четверо детей, мальчиков, самому старшему из которых было десять, а самому младшему едва исполнилось три года. Все они облепили мать, нежно прижавшись к ее юбкам.
Она обняла их с некоторой нервозностью, с пылким и страстным чувством, в котором сквозили одновременно радость и боль.
– Ну что, мои хорошие, вы тут без меня были паиньками?
– Конечно, мама, – ответил старший, серьезный, почти как взрослый мужчина. – Вот доказательство: Шарль получил крест в награду за хорошее поведение.
– Клест, мамичка, – пролепетал младший, очаровательный ребенок, шагнув вперед с важностью всех своих трех лет и показав пухлым пальчиком на крест, приколотый на красной ленте к его курточке из серой шерстяной ткани.
– Хорошо, мои милые, очень хорошо, – ответила мать, снова обняв их всех.
В эту минуту она заметила в глубине комнаты высокого молодого человека лет двадцати или двадцати двух. Он был одет в черную фланелевую блузу и со смущенным видом комкал в своих больших руках фетровую шапчонку.
– Ах, это вы, мой славный Николя, добрый вечер, друг мой, – с теплотой сказала женщина.
– Да, мадам, я нарочно пораньше ушел из мастерской, чтобы зайти к вам и пожелать счастливого Нового года… Вам, детям и хозяину… месье Робену, в общем!
Ее бросило в дрожь. Красивое лицо, осунувшееся от страданий, побледнело еще сильнее, взгляд обернулся к большому портрету в золоченой раме, который выглядел разительно неуместно на фоне голых стен мансарды, среди разрозненной мебели, оставшейся от былой благополучной жизни.
Перед портретом молодого мужчины в расцвете лет с тонкими каштановыми усами, лучистым взглядом и энергичным незаурядным лицом в стакане воды стоял крохотный букетик анютиных глазок, невозможная редкость в это время года.
При виде такого трогательного подарка парижского рабочего своему благодетелю, этого свидетельства деликатной сердечности простого ремесленника, на ее глаза навернулись слезы, а горло сдавило с трудом сдерживаемое рыдание.
Дети, увидев мать в слезах, тоже тихо заплакали, стоя перед портретом отца. Обычно дети в нежном возрасте громко выражают свою боль. Безмолвные слезы этих четверых малышей производили душераздирающее впечатление.
Было ясно, что они так же привыкли горевать, как другие дети их возраста – смеяться.
Между тем это был первый день нового года. В роскошных магазинах и скромных лавочках торговцев игрушками торговля шла нарасхват. Париж праздновал, переливаясь огнями, из окон особняков и мансард разносились взрывы смеха. Дети осужденного рыдали.
О нет, они не просили игрушек. Они уже давно были лишены этой радости первых лет жизни и научились без нее обходиться. Да и позволено ли радоваться детям изгнанника? Какое им дело было до мрачного и безнадежного года, что только что завершился, как и до нового, что не сулил ничего, кроме отчаяния?
Мать вытерла слезы и, запросто протянув руку рабочему, сказала ему:
– Спасибо! Благодарю вас от его имени и от меня!
– Что ж, мадам, есть ли какие-нибудь новости? – спросил тот.
– Пока ничего. И наши сбережения на исходе. Работа дает мне все меньше. Молодая англичанка, которая брала у меня уроки французского, заболела и уезжает на юг. Скоро я смогу зарабатывать только вышивкой, а от нее так болят глаза.
