Малина и Маркиза, стоя уже по колено во воде, подошли, но решили, что надо подумать, так как.
– Что?
– Мы забыли, с какой стороны надо вести отсчет.
– Чего отсчет, – не понял Герм, – конца света?
– Где конец, мы не знаем.
– Переспросите его опять.
– Он уже ничего не слышит.
– Скорее всего, вода дошла ему до подбородка.
– Я думаю, он сказал, от барабанов.
– Я думаю от туалета.
– Кинем жребий? Вова, кинь жребий на кофеварку, куда нам идти, на право, или налево?
– Кинь жребий на кофеварку, – повторил Герм, – я не понимаю пока что, как это сделать. И более того, я не Вова – жизнь, так сказать, не так хороша, как это сначала надеялось.
И Вова кинул, трехцветный, прекрасный, как маска Хелло-уина торт Маскарпоне, или что у них есть еще там, может быть Тирамиссу, несмотря на то, что в этом ресторане всегда был только один торт: бисквитный с цветами. И ничего не зависит от того, что это:
– Весна, Лето или Друг Мой Колька, – одна полька, ведущая к неизбежному диабету.
И он разделился, как пушкинский Макферсон: везде по три полосы коричневого, розового и бежевого цветов.
– Я не знаю, как определить искомую величину.
– Догадайся с трех раз, – сказала Маркиза.
– Лучше с двух! – крикнула Малина, – я устала держать.
– Я не понимаю, что он держит? – спросил Герм.
– Я тоже не знаю, – ответила Маркиза. – Но стол точно – нет.
– Значит, она уже зацепила его, и теперь – если что – два уйдут под воду, как минный тральщик, уже не нужный на берегу.
– Тяните к двери, – сказал Герм, – нет, лучше наоборот, к сцене с музыкальными инструментами.
– Почему?
– Потому что дверь для него – это лево, а если он еще хомо сапиенс, то всегда, как Левша, а точнее, его просветитель академик Панченко, выберет правую сторону.
– Ты нас запутал, Вова!
– Я вам не Вова. И да, значит, наоборот, туда, – он помахал так в сторону двери, как будто кого-то провожал, практически, навсегда.
И послышался крик, как свист паровоза на станции Ленин-штрассе, 3:
– Нашелся второй паровоз, и теперь нам:
– Такие гонки обеспечены, что не только баня сгорит вместе с её пришельцами разного пола, но и грохнут такую метаморфозу, что жалеть будете всю жизнь только за то, что вас там не было, когда она была еще жива. Как говорится:
– Соси их, соси. – А вот так спросить зачем? Ибо:
– Контузия пройдет? – Вряд ли. Что и тут же последовало: вырвался такой дух испражнений, что одно из двух:
– Домового Ли хоронят, ведьму Ль – замуж выдают. – Нет, нет, на этот раз чуть проще:
– Джин, – а я, так сказать, – почти с перепугу глянулся ему Вова – хотя никакого Вовы тут не было, по его, собственно, словам:
– Вина хочу.
– Да дай ты ему, пусть отвяжется! – крикнула Малина.
– Так вина здесь нет, и даже в этом случае я не вижу, кому наливать.
– Сейчас явится, – сказал – сказала – что только поблюет и умоется.
– Идете сюда.
– Зачем?
– Что значит, зачем? Кинем жребий, мужчина это или женщина.
– Они дернулись, но так и остались стоять на месте.
– Что?
– Не получае-цца! Милорд.
И пришел тот, кото чуть не выгнали: Веня – что, пожалуй, даже, из Алупки.
– Но почему? – очень удивился Веня.
– Где твой пароль? – спросили его дамы.
– Вам мало того, что вы свободы? – он указал на Малину и Маркизу, усаживающихся за стойку.
– Так в баре всё равно ничего нет.
– Сейчас меня найдет моя метаморфоза, и при нашем воссоединении вино появится. Даже кофе.
И она прискакала причесанная и умытая, только что не накрашенная.
