Хасидские истории. Поздние учителя - страница 37

И он склонился перед цадиком, благожелательно взиравшим на него, и сказал: «Учитель, я благодарю тебя».

Отцу Моше-Лейба очень не нравилось, что его сын обратился к хасидизму. Когда Моше-Лейб, не сказав ничего отцу, покинул дом и отправился в Никольсбург, в дом учения рабби Шмелке, он, впав в ярость, срезал зловещего вида розгу и держал ее в своей комнате, ожидая возвращения сына. И всякий раз, когда он видел на дереве подходящую ветку, он срезал ее, полагая, что новая розга окажется еще лучше, а старый прут выкидывал. Шло время, и одна розга сменялась другой. Как-то во время уборки служанка взяла прут и отнесла его на чердак.

Вскоре Моше-Лейб попросил учителя отпустить его на короткое время навестить родной дом. При его появлении отец вскочил на ноги и в ярости принялся что-то искать в комнате. Моше-Лейб отправился прямо на чердак, взял розгу и принес ее отцу. Тот пристально посмотрел на сына, встретил его серьезный и любящий взгляд и осознал его правоту.

Моше-Лейб провел семь лет в доме учения святого рабби Шмелке в Никольсбурге. По окончании семилетнего срока обучения рабби призвал Моше-Лейба к себе и сказал ему вот что: «Теперь ты можешь возвращаться домой». И затем дал ему три вещи: золотую монету, буханку хлеба и праздничный белый халат. И еще он сказал: «Пусть любовь Израиля пребудет в твоем сердце».

Моше-Лейб шел целый день и очень устал. К вечеру он добрался до деревни, где собирался съесть свой хлеб и переночевать. И тут он услышал стоны и плач, доносившиеся из подвального окна, забранного решеткой. Подойдя поближе, он заговорил с человеком, брошенным за решетку, и узнал, что это был еврей-корчмарь, который оказался не в состоянии заплатить помещику триста золотых арендной платы. Первое, что сделал Моше-Лейб, – он отдал корчмарю свой хлеб.

Затем, не спрашивая дороги, будто в своем родном местечке, Моше-Лейб отправился прямо к помещичьему дому, попросил, чтобы его провели к помещику, и обратился к тому с просьбой освободить корчмаря. И предложил за него выкуп – имевшийся у него золотой. Помещик смерил взглядом наглеца, осмелившегося предложить один золотой в уплату долга в триста золотых, и велел выкинуть его вон. Но, очутившись на улице, Моше-Лейб еще сильнее проникся страданиями корчмаря, сидящего за решеткой; он забарабанил в дверь помещичьего дома с криком: «Но ты просто обязан освободить его! Бери мой золотой и отпусти его на свободу!»

А ведь в те дни каждый польский помещик был царем в своем имении и имел право казнить либо миловать. И помещик велел слугам схватить Моше-Лейба и бросить его псам. Моше-Лейб увидел свою смерть в глазах накинувшихся на него собак и немедля натянул халат, чтобы умереть в праздничном одеянии. Однако при виде белого халата собаки отпрянули и в ужасе завыли. Помещик поспешил на псарню и увидел, как Моше-Лейб стоит у входа, прислонившись к стене, а собаки держатся от него на расстоянии, дрожа и подвывая. Помещик велел Моше-Лейбу убираться подобру-поздорову, но тот отвечал: «Не прежде, чем ты возьмешь мой золотой в уплату долга и отпустишь корчмаря». Тогда помещик взял деньги, сам отправился к дому, в подвале которого был заключен еврей-корчмарь, отпер дверь подвала и отпустил его с миром. А Моше-Лейб продолжил свой путь.

Эту историю очень любил рассказывать рабби из Чорткова, и всякий раз, подойдя к концу, он восклицал: «Ах, где бы нам найти такой халат!»