Хайд рок - страница 10

Мать ждёт чего-то смутные несколько секунд, а потом её ноги идут в прихожую. В одном из дверных проёмов она говорит:

– Ты чего-то хотела сказать?

Утро в окне густо-синее, в отпечатках пальцев и точках от мух, под окном ползает туман, иногда выгибая спину или куря в карниз, в углах комнат ещё совсем темень. Аня кидает взгляд на корзину, дотрагивается до бочков на яблоках и принимает решение. Отрицательно качает головой.

Мать не может её видеть, но, согласно тишине, тоже стихнув внезапно, следя за походкой и дыханием, словно ей нельзя кого-то спугнуть, хоть и не отдавая себе отчёт, – выходит из дома. И лицо (особенно брови) (и тело, и платье) теперь не стекает, а (неизвестно, с чего) напряжено.

В автобусе привалиться к стеклу лбом, плечом и, хотя их от этого бьёт, трясёт и держит дрожащими, игнорировать это. Смотреть вниз, в окно.

– Так… кхм. Трудные случаи… кхм. То, с чем почти не справляются… кхм… современные школьники. А… меж тем, они часто встречаются в… кхм… контрольных.

Алгебру ведёт биологичка, и тут ей приходится пачкать мелом сухие руки (как будто это твои ногти и кожа – белый сыпучий, крошащийся мел…) и в лоб находить себя не на своём месте.

– Что вот мы можем сделать в данном случае?

Поэтому голос всегда выдаёт её: то пожалуется, то растеряется, то просто начнёт покашливать посреди ровной, вытверженной речи – но только не смирно работать с ней заодно. Она берёт со стола, с романа учебник и начинает диктовать, что-то длинное, как уроборос из числа пи хлопо́к. Хлопки как по битому стеклу, дудка на заднем плане, то на заднем, то на переднем, речитатив, переходит в вокал, потом снова в речитатив, потом снова Аня завешивает наушники волосами и ищет точку, в которую можно смотреть, чтобы не смотреть, чтобы быть в музыке Кто-то кивает в такт, видно, тоже плеер Кто-то вертит в такт на пальце брелок-цепочку Кто-то качает ногой Кто-то стучит пальцем по столу или кончику ручки

В окне солнце ёжится и пытается приглушить свой свет, насколько это вообще реально для него, с одной стороны его хочет съесть завод и высланный им крокодил из трубы, с другой – призрак вымерших динозавров в форме тучи в форме трицератопса, они тянутся друг к другу и кто знает, чем это кончится, а по середине – ещё режет нить, на конце которой паук – с нашей стороны стекла, ясен пень

То же солнце потом маломощно обсвечивает школьный двор, где, в основном, все всегда в тени, но можно поймать звезду на футболку, на кожу, на циферблат часов или секундомера, на кепку, когда бег по кругу, наклоны в такт или приседания, или когда, как физрук со свистком, специально гуляешь за солнцем по следу, пытаясь предугадать, где оно вынырнет в следующий раз Плеер, прицепленный к треникам, вроде рации или бомбы, не обратил на себя ничьего внимания, не слетел в процессе и не заговорил по-хорватски: «Съешь меня», – так что всё идёт

На следующем уроке приходится перематывать кассету вручную, карандашом, а после уроков, там, где кончаются дома и начинается поле, Аня, пройдя не так далеко вдоль дороги, вдруг оборачивается, чтоб понять, что развернула её тётка, стоящая у последнего дома и пристально изучающая её – теперь уже лицо и полуоборот Насколько ей видно оттуда С лицом вождя краснокожих, по коему не прочтёшь её чувства и мысли (допустим, мысль: а могла ли она быть вместо…), но точно прочтёшь её мрачность, суровость, напластования жёсткости за годы жизни и как там ещё называется вся эта срань Ане на расстоянии это, впрочем, не видно, а чуемо Ей приносит оттуда, от женщины и домов, пару мёртвых, прозрачно-коричневых, плоских листьев, один прилипает к ноге, второй ходит кругами, сужая их, возле Тётке приносит ответный порыв ветра в её краснокожее сумрачное лицо и платок с выбившейся паутиной возле пожара – её волосами Сухая колосьево-травяная рать между одной и второй закономерно подрагивает то там, то тут или чуть оборачивается то в одну, то в другую сторону