– Тут останови, – прокричала бабка.
Дверь лязгнула, старуха проворно ссыпалась на обочину по ступеням с ледяными натоптышами. Кит вышел следом, но сразу повернул в другую сторону. Ветер утих, и мягкий снежок опускался на землю тихо-тихо, как парашютики одуванчика, где похрустывал под ногами, словно попкорн в крепких челюстях завзятого киномана. Кит перешел дорогу метрах в ста от заветного айфона и быстро стал нагонять бесформенную фигурку, разгоняя кровь и энергично насыщая ее кислородом, дыша по-особому: часто и неглубоко, сильно сокращая межреберные мышцы, как учили когда-то в лыжной секции. Так сделаю, подумал он, трубу сдам у политеха, мажоров на папиных тачках там хватает. За пять – семь косых яблочко укатится – не догонишь, и слушок на Улицу от известного перекупщика не просочится. И будь она хоть генеральская дочь…
Дальше думать Кит перестал.
А сделал все быстро и чисто. И фарт сидел у него на плече, как обезьянка в цирке у дрессировщика. Он нагнал бабку аккурат между высоток, у крутого спуска во дворы. До длинного дома с магазинами и аптекой, освещенными тротуарами и невнятно бубнившей музыкой оставалось метров двести. Ближайшие пешеходы месили свежий снег немного ближе, но не настолько, чтобы ясно разглядеть Кита в сгущающихся сумерках и снежной карусели.
Старуха вновь разговаривала по телефону, разгоняя скрипучим визгом снежинки. Ай, молодца! Кит наддал, плавным скользящим шагом сократив последние десять метров, и легонько хлопнул драную шубейку по плечу. Рефлекс сработал, как часы: детский сад, ей-богу, – старый да малый. Женщина повернула голову и немного плечи. Правая рука с телефоном осталась сиротливо висеть в воздухе, словно еще прижимала трубку к уху. Кит привычно и нежно выхватил плоскую коробочку из сухой ладони, не останавливаясь, не сбивая шага, и метнулся во дворы.
Кажется, жертва охнула, а потом запричитала что-то – Кит не расслышал. В голове слегка шумело, и дыхание едва заметными на пятиградусном морозце струйками энергично рвалось наружу. Он не ждал, что старушка пустится вдогон (хотя и так бывало), максимум, что она видела несколько секунд, – быстро удаляющуюся фигуру в черной куртке и черной же шапочке. Кит пересек двор наискосок, обежав заброшенную хоккейную коробку, и устремился к арке в углу г-образной пятиэтажки, замыкавшей пространство между домами. Там он остановился, скинул куртку и быстро вывернул ее наизнанку, то же проделал и с шапочкой. Из арки Кит вышел в стеганой квадратами серой куртке с яркой иностранной надписью на спине, вязаной шапочке в тон и шарфом, повязанным на шее поверх воротника.
Он повернул направо и пошел по улочке между домами в сторону ярко освещенного проспекта, на ходу вынимая аккумулятор из трофейного Эппла. Мегафоновскую симку он бросил в урну, трубу сунул в нагрудный карман, бывший внутренний, аккумулятор – в джинсы, с удовольствием закурил. Великая вещь двусторонняя одежка. Такая вот канитель. Кит поймал себя на том, что лыбится во весь рот. Покупку «травы» он решил отложить на денек.
Трофейный телефон зазвонил минут двадцать спустя, когда Кит уже ехал в центр в уютно гудящем новеньком троллейбусе. Кто-то очень близко, словно над ухом, негромко произнес: «Странные праздники. Что-то меня знобит от этого веселья…» Кит выпрямился на сиденье и обернулся, уткнувшись носом в толстое стекло, забрызганное талой грязью: по давней привычке он предпочитал задние места в общественном транспорте. В груди что-то затрепыхалось, и первые такты смутно знакомой мелодии донеслись до слуха.
