– Как же здесь душно, – подметил Джехутихотеп, стойко перенося неприятные условия.
– Точно, – сказал Саргон, ощущая, что тело покрывается липкой испариной.
Паренек махнул рукой перед лицом, отгоняя назойливый гнус. Убивать насекомых не было смысла. Их слишком много.
– А долго нам еще ехать по этому месту?
– Скоро прибудем в Пер-Бастет[3]. Оттуда и до Биау недалеко.
– Пер-Бастет?
– Угум.
– Там ведь почитают Бастет, да?
– Точно, – ответил Саргон, при этом слегка помрачнев.
Джехутихотеп почувствовал легкую перемену в настроении спутника и поинтересовался:
– С тобой все хорошо?
– Нормально.
Мулат взял себя в руки. Ему не хотелось раскрываться перед незнакомым мальчишкой. Однако было поздно. Тот заподозрил неладное и просто так отставать не желал.
– Ты чем-то прогневал Бастет?
– Нет, – удивился Саргон, – с чего ты взял?
– Просто тебе неприятно говорить о ней вслух.
– Дело не в богине, – отрезал мулат.
– Да? А в чем тогда? Расскажи!
– Не хочу говорить.
– В твоем голосе звучит тоска, – задумчиво подметил Джехутихотеп, – словно ты по кому-то скучаешь… Как и я начинаю скучать по своему дому, – он вздохнул.
Саргон с любопытством посмотрел на бритую голову паренька, сверкающую в лучах солнца:
– Хм.
– Кто она? – внезапно спросил тот.
– Что? – поперхнулся Саргон.
– Та, о ком ты думаешь.
– С чего ты взял, что я о ком-то думаю, – нарочито грубо поинтересовался мулат, – и почему именно «она»? Мало ли, о ком я могу думать?
– Аг-а-а, – подловил довольный Джехутихотеп, – значит думаешь!
– О, – Саргон закатил глаза.
– А «она» потому, что ты погрустнел, когда вспомнил о Бастет. И я очень сомневаюсь, что имя богини как-то связано с мужчиной.
– И откуда ты такой умный?
– Я же еду учиться на писца, – напомнил мальчик, – мне положено быть умным.
– Пхм.
– Так, кто же она?
– Отстань.
– А вот и нет! Я приставучий, словно влажный листочек смоковницы.
– Заметно, – буркнул Саргон, смачно шлепая рукой по шее. На пальцах осталось с десяток трупиков мелкой мошкары.
«Десятерых одним ударом».
– Я умный и приставучий, – продолжал гордо нахваливать себя Джехутихотеп.
– А если я не отвечу?
– Тогда я стану докучать всю дорогу, – пообещал мальчуган, а затем зловеще добавил, – а я это умею. Та еще пытка, скажу.
– Мне проще тебя выбросить, и топай до Бабилима сам, – проворчал мулат.
– А ты этого не сделаешь!
– Да ну? – изумился Саргон. – Интересно, почему? Потому, что мне заплатили?! Так я могу вернуть тебе кошель обратно.
Джехутихотеп хмыкнул:
– Кто же в здравом уме откажется от дебенов серебром?
Мулат не ответил.
«И откуда ты такой выискался? Джехутихотеп… Сам Джехути во плоти![4][4]».
Тем временем паренек добавил:
– Да и не такой ты человек, чтобы других в беде оставлять.
– Вот, как? – с интересом уставился на него Саргон.
Мальчик выждал немного, будто размышляя о чем-то, и спустя пару секунд произнес:
– У тебя сердце доброе.
У мулата округлились глаза:
– С чего ты взял, что у меня доброе сердце?
– Все просто. Ты слишком сильно любишь своего верблюда. А я еще не встречал злых людей, любящих зверей. Да, Минхотеп?
Животное одобрительно что-то проурчало и продолжило взбивать ногами брызги. Впереди на горизонте посреди болот замаячили очертания города. Видимо, они приближались к Пер-Бастет.
Саргон невольно улыбнулся и покачал головой.
«Эх, Джехутихотеп, если бы все было так просто. Ты умен, но слишком юн».
– Так, кто же она? – вернулся к расспросам паренек.
