Сам Регмин взялся дописать до точки бортовой журнал. Огромный, освещенный солнцем глаз Икстерры на него смотрел в иллюминатор, не мигая, и Регмин долго не выдерживал этого взгляда, первым отворачивался, отходил. Он понимал: его отчет о происшествии на станции едва ли всколыхнет когда-нибудь людскую голубую колыбель. Однако знал и то, что над Икстеррой с их исчезновением не станет наблюдателя – планета снова погрузится в слепоту космического неживого, не способного судить о ней – ни с ненавистью, ни с восторгом. Икстерра канет на века в небытие. Или навеки. А Регмин никогда еще не видел ничего прекраснее этой безжизненной земли. Сам для себя он называл ее Землей с заглавной буквы. И прежде, чем умрет, хотел успеть сказать об этом – пусть и скупым канцеляритом бортовых отчетов.
Интерьер станции, некогда выполненный в лучших традициях советского конструктивизма, за три десятка лет изрядно пообтерся, но сохранил монументальность форм, внушавших трепет и благоговение перед научной мыслью. Уже давно «Рассвет-М» был подобен захиревшему советскому НИИ, что, исчерпав предметы изучения, век доживал без финансирования. Восток шел по рифленой стали коридоров модуля «Агат-ВУ» в базовый блок «Селектрон», где прежде вечерами собирался экипаж. Эхо металла щедро разносило звуки, и, подходя к кают-компании, Восток издалека услышал Шерова, который по обыкновению своему декламировал вслух из прочитанного:
– Раннехристианский «Физиолог» говорит, что «…в винограднике взбирается еж к гроздьям и сбрасывает ягоды наземь… Затем начинает он кататься, накалывая ягоды на свои шипы. И уносит их своим деткам… Мирянин, поступай так же, приступая к духовному и истинному винограду… Святой Василий учит: „Человече, подражай ежу! Даже если он – животное нечистое, то как заботливое и чадолюбивое – образец… Не пропусти гроздей винограда истинного, а именно слов Господа нашего Иисуса Христа и донеси их заботливо до чад своих, дабы они, воспитанные в духе здравом и добром, превозносили бы Отца нашего небесного“».
Шеров и сам был все равно, что еж. Колюч, язвителен. Пользуясь славой острослова и насмешника, он позволял себе дерзить открыто, фамильярничать со старшими по званию, по возрасту, по опыту. Теперь, однако, этот еж изрядно облысел душой. Теперь вся желчь его текла вовнутрь. Он пил и пил ее, как тот, кто взялся выпить море. Радиопротектор пока действовал: Шеров был еще в силах и язвить, и насмехаться, хотя в каждом смешке его уже слышны были хрипы Чейн-Стокса.
На появление Востока он не обратил внимания. Вега, сидевшая поодаль, глянула и отвела глаза.
– Давно ли ты, Север, стал богословом? – спросил Восток, входя.
– Будь скромным, Регмин, ибо ты сделан из грязи. Но будь великодушным, ибо ты сделан из звезд. Так ведь когда-то говорили сербы? Думаю, нынче всем нам впору сделаться великодушными, как никогда: не грязью станем – звездной пылью. А впрочем, все одно. Все прах и тлен, – бессвязно отвечал Север. – У нас у всех сейчас walking ghost phase, товарищи, «фаза живого мертвеца», период мнимого благополучия при острой лучевой. Но скоро, помяните мое слово, кровь захлещет горлом.
Шеров, похоже, торопился выговорить все, что прежде мог бы растянуть на годы, покуда кровь еще не потекла заместо слов. А та уже сочилась у него из десен, носом шла. Север по временам прикладывал ко рту платок, словно чахоточный, и кашлял, кашлял новыми словами:
