Но сегодня я просто не нашла в себе сил заняться внешностью, да и желание поскорее убраться из квартиры тоже не оставило мне шансов.
Ничего, посплю, утром приму душ, накрашусь, волосы уложу, как обычно, и все будет иначе. Возможно.
В квартире Лавровых ничего не изменилось с момента моего последнего приезда. Собственно, в этой квартире ничего не менялось уже лет десять – ровно с тех пор, как Настя потеряла работу.
Тут по-прежнему было чисто и уютно, но и на мебели, и на обоях, и на кафеле в ванной комнате лежала печать какой-то вынужденной старомодности, когда люди хотят, но не могут ничего изменить, а потому стараются хотя бы поддерживать видимость.
Настя всегда была маниакально чистоплотна, едва открыв глаза, хватала тряпку для пыли или принималась чистить и без того блестевшую плиту, прежде чем сварить кофе к завтраку.
Но с каждым годом, и я замечала это, приезжая к ним, этого рвения в ней становилось все меньше и меньше, да и сама она как-то потухла, что ли. Угасла надежда на что-то лучшее. Она больше не искала работу, смирившись с ролью домохозяйки, а Захар то ли не замечал этого, то ли ему так было удобнее.
Он достаточно зарабатывал, чтобы платить домработнице, но зачем, если всегда есть Настя? Логично…
– Я тебе на диване постелила, – объявила Настя, едва мы вошли в квартиру. – Захар, мы вернулись, – крикнула она, совершенно не смущаясь тем, что часы в прихожей показывали половину четвертого.
– Я слышу, – Лавров появился из спальни, сразу обнял меня: – Ну, отлично, что прилетела. Вы голодные?
– Ну ты смотри, – протянула Настя насмешливо. – Неужели соизволил плиту зажечь?
Захар поморщился:
– Не начинай. Я просто запек семгу с картошкой.
– И это кстати, – вмешалась я, почувствовав напряжение между супругами. – Я что-то после коньяка есть захотела.
Настя удивленно посмотрела на меня:
– И давно ты по ночам семгу с картошкой ешь?
– Ну, вот сейчас дебют у меня будет, – просипела я, направляясь в ванную. – Вот руки только вымою.
– А у меня и коньячок имеется, – радостно сообщил уже из кухни Лавров.
– Алкоголик, – процедила вошедшая вслед за мной в ванную Настя.
– Ты чего это? – удивилась я, намыливая руки и подставляя их под струю воды.
– Да ничего! – шепотом проорала Настя. – Заколебал! И так почти каждый день, а теперь еще и повод законный – ты же приехала!
– Я не буду с ним пить.
Настя вдруг осеклась, хлопнула себя по губам ладонью и жалобно посмотрела на меня в зеркало:
– Стась, ты только не обижайся… я не к тому, что ты приехала и будешь его тут спаивать, он и без тебя с этим отлично справляется…
– Я поняла, Настя, расслабься. Я у вас долго не задержусь.
Она опустилась на пушистый коврик у ванны и разревелась. Ничто в жизни не выбивало меня из равновесия так, как ее слезы – ну, не могу я выносить того, как она плачет, некрасиво кривя лицо и сморкаясь в оторванный шмат туалетной бумаги. И эти слезы, которые не текут по щекам, как у всех людей, а брызжут в стороны, как у клоунов в цирке…
Я села рядом на корточки и коснулась ее плеча:
– Настя, ну прекрати, что ты, в самом деле… Я действительно к вам только на три дня, и Лавров тут ни при чем, и слова твои… так и планировалось изначально, я же тебе и по телефону так сказала… ну, что ты ревешь-то?
Настя подняла на меня мокрые глаза со слипшимися от слез ресницами:
– Ты всегда такая! У тебя есть своя жизнь, и для меня там нет места… Для меня вообще нигде нет места, я никому не нужна! Ну, правильно – я кто теперь? Никто! Обслуга, домохозяйка! Вокруг меня одни гении – писатель, журналистка! А я никто, об меня и ноги можно вытирать, правильно!
