Понятно, какой уж тут обед, когда трёхпалубный… До чего же достало это расписание… вот у пацанов куда проще – заскочил домой, схватил кусман хлеба, полил подсолнечным маслом, солью или сахарным песком посыпал, и опять на улицу. А у меня – обед в два: первое, второе и компот, ужин – в восемь. Не явишься – могут и наказать. Тоска!
Трёхпалубный – это круизный теплоход. Нарядный, красивый. Название по носу золотом блестит. Разряженные отдыхающие – в шезлонгах на верхней палубе. Музыка громко играет. Народ специально на дамбу приходит поглазеть, руками помахать. А пацаны – на отлив, на волну.
– «Степан Разин», – прикрывая глаза от солнца, сообщает Кащей. – А ведь хорошо прёт. Если скорость не сбросит, – ух, волна будет!
– Пошли на отлив, – торопит Валет. – Гоша, ты с нами?
– Не, я на крыло пойду.
Гоша плохо плавает, вернее, почти совсем не умеет и страшно переживает по этому поводу. Старается не лезть при нас в воду, боится, засмеём. А мы можем… У нас от настроения зависит.
Гоша станет художником и умрёт от инфаркта. Я, Кащей и он – встретимся за год до его смерти, и я Гошу не узнаю. Он превратится в коренастого, плотно сбитого, шестидесятилетнего лысеющего мужика. И только весёлый нрав и смешливость останутся прежними, мальчишескими. А похорон почему-то совсем не помню, прошло всего-то три года…
Стоим на берегу, ждём. В нетерпении бродим по щиколотку в воде.
Подходит, скорость вроде не сбросил. Вот уже нос вошёл в створ между крыльями дамбы – вот сейчас!
Пошла, пошла отступать вода. Рассыпались веером, двинулись вслед за отступающей. Открылось дно – вязкое, илистое, редкие водоросли стелются. Ноги вязнут. Вон там! И вон там, ещё… Рыба! Трепыхается в илистой жиже, не успела уплыть с отхлынувшей водой. Схватить, зажать в кулаке трепыхающуюся! Валет ближе всех – успел, ухватил, тянет руку вверх. Окунь мелькнул красной полосой на боку. Седой – на коленях – по илистому дну руками шарит. А мне не повезло – вокруг только двустворчатые ракушки косо торчат из ила.
Впереди отступающая вода замедлила движение. Словно налетев на невидимую преграду, стала вскипать, раздаваться ввысь, образуя пенный гребень, хлынула навстречу, понеслась вдоль дамбы, облизывая камни, захлёстывая плиты. Засуетился народ: с криком и матерками подхватил разложенные одеяла; детей на руки. Смотрю на пенный гребень. Мне весело и азартно. Нужно дождаться, когда подойдёт совсем близко, и рыбкой – головой вперёд – оттолкнуться посильнее, нырнуть, прорезать его.
Седой не успел распрямиться, его смело пенным валом – захлестнуло, мелькнуло что-то голое. Валет, высоко вскидывая ноги, бежит к берегу, спасая зажатую в кулаке рыбёшку. Должен успеть. Кащея не вижу. Где он?
Вошёл в гребень, как надо, прорезал телом, вынырнул, закачался на следующих, уже плавно набегающих, волнах. Вода грязная, взбаламученная, илом пахнет. Какие-то ветки рядом плавают… откуда они? Кащей подплывает.
– Класс! – кричит, отплёвываясь. – Видал, как Седого замесило?! – И улыбка до ушей.
Голова Седого возвышается над водой чуть в стороне, ближе к берегу. Плывём к нему.
Валет с берега машет рукой, подзывая. Цепляясь за камни, вылезаем на берег. Седого, как всегда, трясёт, шепчет синими губами:
– Я её уже ухватил, а тут как даст! Воды нахлебался.
– А кто был?
– Плотва, но большая.
Подходит Валет. С видом победителя бросает на траву окушка, размером с ладонь взрослого человека. Присаживаемся на корточки, рассматривая. Он уже дохлый. Беру в руки. Твёрдый. Окунь – он всегда так. Подох – и сразу твёрдый, не то что плотва. На брюшко нажать – губы раскрывает, выпячивает. Рыбой пахнет. Подержал и бросил – куда его? Не жарить же одного? Кошек ни у кого нет.
