Всю эту прекрасную речь Левка произносил, стоя высоко над людьми, которые ползали, падали, вскакивали, вырывали друг у друга бумажки и монеты, не обращая внимания на его слова.
Махно молчал. Он задумчиво наблюдал за этой нелепой сценой: и смех, и слезы.
Сутулая, крепкая еще старуха выпрямилась, держа в руке несколько бумажек.
– Эт-то шо ж, за мого гусака только тридцать керенок? – спросила она у Левки. – Та он же отборным зерном кормленный! Сто двадцать стоит, не меньше!..
Левка высмотрел в сутолоке суетливого мужичка в очках, который уже успел подобрать несколько царских «катенек».
– Ты, оглоед! – крикнул он. – Я тебе говорю, который в очках. Отдай вон той гражданке за гусака «катьку». Бо твоя полудохлая курыця и десяти керенок не стоит. А ты сколько сгреб? Я ж сверху все бачу, клянусь Одессой!
Мужичонка неохотно расстался с частью добычи и исчез в толпе.
А толпа не переставала недовольно шуметь, требуя денег.
Левка показал пустую сумку, а затем, размахнувшись, забросил ее подальше. Вслед за ней устремились несколько оборванцев.
– Хороша станица, душевна, – сказал комендор, слушавший разговор из полумрака открытого люка, и достал из-за пазухи своей объемистой кожанки бутыль. – И самогон на тутешнем базаре лучший по всему Донскому краю. Из винограда гонють. Так шо, мабуть, тут и заночуем!..
На рассвете бронепоезд окружили красногвардейцы с винтовками и пулеметами. Разношерстное войско – кто с нарукавной повязкой, кто с жестяной звездочкой вместо кокарды, кто в офицерском мундире и с красным бантом на груди – выглядело не очень грозно. Тем не менее это была местная военная власть.
Начальствующий красногвардеец в папахе, с лихо завитым казачьим чубом, постучал рукояткой револьвера в броню.
Из дверцы броневой рубки высунулся комендор Коцюба в тельняшке.
– Позовите командира! – приказал красногвардеец в папахе.
– Не можу, – тихо ответил Коцюба. – Оны сплять. И дуже сердяться, когда их будять.
– Скажи, его вызывает начальник Красной гвардии города, – строго сказала «папаха». – А это, – он указал на коренастого седого мужика, – председатель здешнего Ревкома.
– Счас. – И морячок скрылся в рубке, но на мгновение еще раз выглянул: – Но я за вас усю ответственность з себе снимаю.
В рубке комендор встретился взглядом с недовольным заспанным Левкой.
– Шо там за крик, ей-богу? Выспаться не дадуть!
– Какоесь начальство. Командира шукають. А командир дуже хмельни, не встануть.
– Ладно, я с имы потолкую. – И Левка высунулся из рубки, вгляделся в светлые ночные сумерки, спросил: – Хто тут нами интересуется?
– Вы командир бронепоезда?
– Ну, допустим.
– Тут такое дело. Мы представители Красной гвардии и местного Ревкома…
– Ну шо ж, познакомимся. Приятное дело.
– Нам поручено взять вас под арест и произвести следствие.
– Это за шо ж такая немилость?
– За самоуправство и устроенную на базаре реквизицию, а точнее, грабеж.
Левка пренебрежительно сплюнул.
– Не шибко круто завинчуете? – спросил он.
– Вот в Ревкоме и разберемся, круто чи не круто! – сказала «папаха». – Согласно указаниям правительства Донской Советской Республики, такие анархические действия настраивають казаков супроть новой власти. Наступае критический момент, деникинские добровольцы пруть, а вы тут подрываете…
– «Реквизиция», «грабеж»! – криком прервал «папаху» Левка. – А ты моих людей накормыв? А мы, замежду прочим, не барышень катаем, а йдем на защиту Царицына! Так шо ты дурня не валяй, а поскорей открывай семафор!
