Школьные каникулы. Ноябрьская Турция. Пафосный отель. Плюшевые сосны, атласные бугевиллии. Запахи йода и выпечки. Смуглые аборигены, чуть схваченные солнцем туристы. Серебряное море. Демократичный бар возле пирса. Из динамиков льётся попса. Не Таркан. Очевидно, все эти его шикадамы надоели даже аборигенам. Завсегдатай динамиков – Энрике Иглесиас. Он поёт песню "El Perdon". "El Perdon" по-испански – "прощение".
Вино в основном ресторане так себе: из стандартного туристического трубопровода. Мясо вкусное. На зовы мяса сбегаются кошки, живущие где-то на территории отеля. Сверкают алчными глазами из-под нарядных столов. Хрипло кричат: "Жрать! Жрааать!" Первые дни подкармливаешь, норовя пихнуть кусок побольше беременным особям. Потом приходит понимание: кошки не так голодны, как они об этом орут – ибо они жирные и лоснящиеся. С пониманием приходит раздражение на антисанитарию и ещё на некоего крупного кота, по виду главаря бандитской группировки и хозяина гарема. Он держится достойно. Не трётся о стулья, не строит несчастных рож. Медленно ходит, задрав хвост и красуясь бенгальскими чёрными овалами на бурой спине. И ему за пятна и молчаливость немало перепадает.
Отель стоит на горе, и путь от пляжа до основного ресторана неблизок. По этому пути курсируют гостиничные маршрутки – но мы с сыном их частенько игнорируем. Можно брести по кружной тропке, срывать с низких пальм почти зрелые папайи, разбивать плоды о камни и есть. Антисанитарно, конечно – но не более, утешаю себя я, чем наличие безнадзорных зверей в ресторане.
В начале тропы нам встречается котёнок, внешне дитя главаря и хозяина. Индифферентному поведению папаши дитя, однако, ещё не научилось: оно тонко мяучит и унизительно, вприпрыжку, бежит за нами.
– Далеко, – говорю я котёнку, – но если дойдёшь, получишь пайку.
– Он не понимает! – возмущается сын. – И он устал! Давай его в сумку посадим!
– Обязательно, – отвечаю я. – В ресторане я открою баульчик и, как фокусник, вытащу из него сначала котёнка, а потом парочку его блох. И парочку его лишаёв. Чем ещё бродячие животные болеют, не напомнишь?
– Он маленький, мама! – восклицает сын. – И он не может ничем таким болеть!
– Может, – говорю я. – И по кошачьим меркам он примерно твой ровесник. Ему лет десять-одиннадцать. Почти подросток. Не малыш. Пускай сам топает.
Но котёнок, похоже, действительно утомился. Он замедляет ход у ближайшего бассейна и принимается жадно лакать хлорированную воду.
Я останавливаюсь, жду. Но котёнок, наглотавшись хлорки и потеряв веру в человечество, разворачивается и трусит в обратную сторону. Я пожимаю плечами.
Вечером в богатом холле отеля весьма мило. Официанты носят бокалы. Пианист умело эксплуатирует роскошный рояль. Взрослые пьют, посмеиваются, сражаются в нарды. Дети, не занятые гаджетами, изображают то ли прятки, то ли жмурки, то ли зомби. Практически идиллия.
И вдруг нежную звуковую какафонию вспарывают два жутких вопля: людской и звериный. Звериный быстро затихает. Людской длится пугающе долго. Орёт девочка. Она только что увидела, как крутящейся отельной дверью перебило шею котёнку. Почти отрезало его крохотную, но авантюрную голову.
