Вот так и получается: на первый взгляд семья, а на второй – сплошное непотребство. Солдат не привязывается к временной жене, ведь в любой момент он может отправиться в дальний путь по слову хозяина, и неизвестно еще, дойдет ли солдат живым до конца пути. Зачем впускать в сердце глубокие чувства, если знаешь, что все равно придется расставаться? Лучше уж жить так, чтобы не страдать, когда настанет время разлуки. И солдатка солдату чаще всего не столько жена, сколько рабыня, а дети не столько дети, сколько бесплатные помощники на побегушках. А то и хуже бывает…
– Юрген еще ничего, – говорила Эля, когда вчера мы бок о бок лежали под одеялом, – он, по крайней мере, Шаню не трогал, пока жива была, а вот до Юргена был у меня Фобер… я еще тогда в городе жила… так он… нет, Хэмфаст, не буду я говорить об этом, до сих пор горько и противно.
– Шаня – это кто? – спросил я.
– Дочь моя. Умерла она… уже с полгода, пожалуй, у нас тогда только-только второй василиск поселился. Гуляла в лесу, не знаю уж, чего она там делала, цветы собирала или за бабочками гонялась, вышла на поляну, не осмотревшись, и столкнулась с василиском нос к носу. А у него как раз очки сползли в очередной раз… Шаня маленькая была, худенькая, Юрген сразу же к ней бросился, а уже поздно было. Так и лежит с тех пор булыжник на краю леса.
Не знаю, как бы я отреагировал на эти слова, будь я трезв, а вчера я просто пробормотал что-то невразумительное, отвернулся от Эли и заснул. А сегодня это кажется уже совсем далеким и каким-то неважным, что ли…
Я осушил вторую кружку и поставил ее на тумбочку в изголовье кровати. Слишком громко поставил, не рассчитал. Эля немедленно открыла глаза, помотала головой и села, даже не потрудившись прикрыть одеялом обнаженную грудь.
– Ой, прости меня, Хэмфаст, – сказала она, – я ведь тебе так и не дала вчера. Не обижайся, я сейчас…
Я поспешно вскочил с кровати и потянулся за штанами. В глазах Эли проступила обида.
– Брезгуешь…
– Да ты что, Эля!
– Брезгуешь. Старая я стала. Боюсь, Юрген последним моим мужем будет. Уйдет он вместе с тварью своей, останусь я никому не нужна, одна дорога останется – на алтарь.
– Как это на алтарь? – не понял я.
– Как-как… из одного халфлинга можно получить один миллидух маны. Если правильно совершить умерщвление.
– Так это… так что, у вас жертвоприношения практикуются?
– Какие же это жертвоприношения? Это не в жертву, это чтобы ману извлечь. Разве ж это жертвоприношение?
Меня передернуло. Что за гнусный мир! И мне ведь предстоит прожить в нем всю оставшуюся жизнь! Интересно, хватит у меня сил и умения изменить этот мир? Или мне придется принять его таким, какой он есть? Лучше бы не пришлось.
Я сижу на лужайке в позе болотной кувшинки, напротив меня сидит Юрген, за ним высится гигантская туша василиска, еще один василиск пасется поодаль, он попадает в поле зрения, если сместить голову чуть правее. Я говорю Юргену:
– Ты же умеешь творить заклинания! Ты только что совершил излечение этого кузнечика, разве ты не почувствовал последовательность действий? Ты открыл его душу, проник во второй слой, получил свойство здоровья, увеличил до максимума, а потом сохранил все изменения двумя элементалами.
Юрген качает головой, скептически ухмыляясь:
– Я просто выполнил заклинание излечения, единое и неделимое. Все очень просто, Хэмфаст. Вы, хоббиты, умеете расчленять заклинания на составные части, а нам, халфлингам, это недоступно, пусть во всем остальном мы неотличимы. Я никогда не научусь высшей магии.
