Рокфеллер не заметил, или сделал вид, что не заметил странности в поведении своего собеседника и невозмутимо продолжил: «В ближайшие годы наша прямая цель – русский рынок! Не буду скрывать – меня в этой стране занимают прежде всего вопросы нефтяного бизнеса, а господина Моргана – железные дороги, в первую очередь —Транссиб.
– Но, это к слову…
– Нам очень импонирует то, что Вы, господин Троцкий, утверждаете себя, как интернационалист. Мы отметили Ваши небезынтересные интернационалистические связи.
– Очень важно, что Вы выступаете за мировую революцию, за всемирную диктатуру.
– У нас с Вами общая платформа – интернационализм.
– Если в результате революций с помощью международных финансов будет устанавливаться более централизованная власть, всем нам от этого будет только лучше.
– Но, поскольку международные финансы предпочитают иметь дело с законными правительствами, Вас, господин Троцкий, учитывая рекомендации многих уважаемых людей и Ваших родственников, мы приглашаем реализовать наш проект в России.
– Итак?… Решайтесь!
– Извините, временем для Ваших раздумий мы не располагаем.
– Скажите просто: «Да или нет».
– Да, господин Рокфеллер – не раздумывая ответил Троцкий, держась рукой за правый висок.
Это Голос отреагировал на решение диким хохотом, разорвавшим пронзительной болью голову на части.
Но боль внезапно прошла от осознания того, что он только что получил в управление сразу целую страну.
Просто, буднично так, без условий.
О таком он даже не мечтал.
Рокфеллер, поднявшись с кресла, протянул руку, и внимательно взглянул на Троцкого. Уже, как на другого человека, превратившегося с этой минуты в одного из сильных мира сего.
И, будто потеряв к нему интерес, как к одному из своих слуг, на ходу бросил: «Детали с Вами обсудят мои помощники».
Больше в шахматы с Троцким он не играл никогда.
Глава 13. Пророчества Авеля Вещего
Андрей отсутствовал не более четверти часа и за все это время никто не проронил ни слова. По-прежнему, молча сидели за столом, настроение у всех было одинаково подавленное. Будто только что потеряли близкого человека, и эта безвозвратная потеря пока еще воспринимается только умом, а не душою и сердцем. Предвкушение страшного горя и грядущих бед витало в трапезной.
Ванюша еле сдерживался, чтобы не зарыдать в голос, батюшка вздыхал и молился про себя, матушка молча вытирала края глаз платком.
Ждали Андрея и почему-то верили, что с его приходом все вернется на «круги своя», жизнь наладится и станет прежней, счастливой в своей размеренности и патриархальности.
– Вот сейчас – думали – он войдет и скажет, что все решилось, смута закончилась, или все разговоры о ней были чье-то глупой шуткой.
Андрей Михайлович вошел, перекрестился, присел за стол, потер виски руками и обратился к родителям: «Благословите на ратное дело, придется мне опять воевать.
Страшный враг пришел к нам, страшнее не бывало в истории Государства Российского.
– Не иноземный – этот враг понятен нам был всегда, а свой.
– Своих соотечественников убивать мы не приучены, да и нет греха страшнее, чем убивать соотечественников, братьев по вере!
– Но новый враг уже начал свою войну! И теперь нам предстоит воевать на два фронта – с германцами и с большевиками, да еще неизвестно, как нынешние союзники себя поведут. Сдается мне, что эти не упустят случая «половить рыбку в мутной воде».
Матушка тихо заплакала, батюшка нахмурился.
