— Да.
— Вы дружите? Не знал.
— Можно сказать и так. Иначе бы за меня разве вступились?
— Вас не было столько лет. Удивительно.
— У дружбы нет срока давности, — парирую я.
Пару ударов сердца мы молчим.
— Не тянуло всё это время на родину? — недобро усмехается Хоментовский.
— Не очень, — произношу я, разминая побаливающие кисти рук.
— Как жизнь в столице?
— Потрясающе. — Я провожу тыльной стороной ладони по губе, вижу на ней кровь. Поднимаю глаза на мента. И думаю о Марине.
Здоровый мужик, в погонах и при власти. Почему она его боится?
Подаюсь чуток вперед. Почему. Она. Блть. Его боится?
Вспышки ярости такие сильные, что отвожу глаза в сторону.
Удар подушки безопасности по лицу, а потом темнота. Но что было до?
Встряхиваю головой, прогоняя очередную вспышку из прошлого.
Хоментовский протягивает мне салфетку, я промокаю ею рот и подбородок. Потом вытираю руку.
— С вами всё в порядке, Данил Андреевич? — интересуется Хоментовский с участием. — Врача вызвать?
А можно?
— Терпит, — говорю вслух. — Чуть больше месяца назад я попал в аварию, с тех пор меня преследуют головные боли.
— Сочувствую. Хорошо, что всё обошлось. Да уж, ситуация, в которой вы оказались, не из простых. Если всё так, как вы утверждаете, то повезло, что ваши одноклассники прибыли на место. Кстати, как они узнали?
— Хороший вопрос.
Пашка объяснил, что услышал разговор нашего хуторского по телефону. Но разбираться с этим я буду сам, как выйду отсюда.
— Потому что со стороны всё выглядит так, будто вы толпой напали на троих человек и избили их, — тем временем продолжает капитан Хоментовский. — Вижу, что за десять лет вы отвыкли от местных порядков. Москва есть Москва, там даже люди другие. Но при всём желании я помочь вам не могу. И отпустить. До вторника посидите в обезьяннике, остынете, подумаете. Там посмотрим, будут ли заявления от пострадавших.
Я вскидываю глаза.
— До вторника?
— Да. Послезавтра утром лично отпущу вас. А ваши друзья... боюсь, попали на пятнадцать суток минимум. А там как пойдет.
— За то, что помогли мне? — Я вновь затягиваюсь.
Хоментовский подталкивает в мою сторону пепельницу. Пожимает плечами, дескать, от него мало что зависит. Правила есть правила.
— Позвонить дайте, — говорю я мрачно.
— Уже ночь, кому? Добрые люди спят, не будем их волновать попусту. Сделать всё равно никто ничего не сможет. Мне уже пора домой к семье. А без моего слова вы отсюда не выйдете.
Я напрягаюсь. Его семья — это моя хулиганка. А потом в голове возникает отвратная картинка, а следом шальная, но поразительно ясная мысль: если он Марину тронет, я его убью. Стряхиваю ее вслед за пеплом с сигареты. Происходящее в этой семье — не мое дело. Своих проблем до жопы.
Угрожать сейчас, будучи в моем положении, глупо. Как и злить капитана полиции. Взятку он у меня не возьмет — не доверяет. Тут надо по-другому.
— Позвонить дайте. Я найду кому.
— Не имею права.
Тушу окурок и решаю говорить открыто:
— Понимаю, что вы должны были принять чью-то сторону, Семён Игоревич. И явно не приезжего. Но может... не стоит рубить с плеча? И сходу ссориться. Если взглянуть на ситуацию под другим углом: человек я не новый, вырос на хуторе, в школу ходил, что в конце Вишнёвой. Как дальше сложится — время покажет. Возможно, нам еще долго жить рядом. И работать.
— Я не собираюсь с вами ссориться, — дергается капитан. — Вы устроили драку, избили людей. Что прикажете делать?
