Лежишь себе спокойно, ржёшь. А связи-то нет, не то что воронки. Я решаю укрепить процесс дыханием.
От такого сеанса «Думай о подошвах» не устаёшь, нет. Расслабления, конечно, ноль, но нужна практика.
И, естественно, силы.
Утром, как открыл глаза, в ушах: «Дима, утро». Я встаю, топаю на кухню. Из окна пахнет рыбой и дедушкиным садом. Странная смесь.
На работе я пропускаю обед и читаю статьи. Оказывается, запахи диктуются импульсами. Значит, рыба могла быть настоящей, а сад – чёрт подосланный. Или наоборот. Ясно одно: когда я, зомби, шёл на кухню, я был ещё в каком-то междуречье.
Ух, крутота.
Позвонила сестра, я пообещал, что оцифрую и пришлю ей мамину запись.
Нас двое: я и сестра. Я ей рассказал, что утром слышал, как мама меня будит, и сестра сказала: «У тебя, наверное, тиннитус, шум в ушах, потому что у меня так же».
«А это связано с запахами?», – спросил я. «Это связано с ушами», – ответила она, потому что не знала наверняка.
В метро засмотрелся на седого человека, который через лупу читал газету.
В один момент в вагоне свет погас и тут же включился, и я увидел, как человек с газетой закрыл глаза, но не изменил позу.
Опять ночь.
И вот я лежу. Ещё чуть-чуть практики, и связь наладится. Вся платформа моя поедет, будет коннэкт.
После дождя, как всегда, с улицы тянет жасмином. Я потому и открыл окно.
Смотрю в потолок, и то ли тени кустов шевелятся, то ли на потолке есть таблица эксель.
В каждой клеточке по две буквы: ди-ма-ут-ро.
Ди-ма-ут-ро. И так по всей таблице.
Клетки сгладили свои углы. И я принял это за улыбку. Но внутри захотел, чтобы мне вернули нормальное зрение. И вот я уже смирился, как вдруг таблица схлопнулась.
На улице кто-то разговаривал, и особенно точно залетела фраза: «Мечта сбылась!».
Повернул голову и увидел, как раскачиваются занавески, и я принял это за одобрение.
Ну-ка, подумай о подошвах. Ещё чуть-чуть практики.
Когда вспоминаем с сестрой маму, удаётся увидеть её по-новому и по-новому осмыслить. Основное – это отсутствие защиты. Помню, мама лежит в гробу, а сестра сидит рядом, глаза уже сухие, и говорит: «Мама как будто спит». И мне тоже так кажется.
Потом она гладит мамины ноги.
Лицо её вроде спокойно. Кажется, сейчас она может пожелать маме спокойной ночи, но мысль отскакивает. За неактуальностью.
Я проснулся от того, что вник в слова, которые прокричали в окно. Побродил по канавкам гласных, «сбыл-а-сь мечт-а», и почему-то закашлялся.
Но потолок снова становится таблицей. Если это такое вступление, ну ладно, дождусь. Я же на слово поверил.
– А знаешь что, мама, – говорю я в темноту. – У меня тиннитус, и очень хочется кушать.
А потом я всё-таки уснул.
После смерти мамы папа сказал, что у него есть сын.
От женщины из Икряного.
Кто она, эта женщина. Какая она. Это меня, надо сказать, не отпускало. Может быть, она какая-нибудь хихифешка, если по-доброму. А может нормальный человек.
Мне было интересно, поэтому, когда я приехала в отпуск, просто спросила у него:
– Поедем?
– Куда?
– На сына твоего смотреть. И на мать его.
Так мы решились. Мы обзавелись сумками и рюкзаками фирмы Shell (это моё маленькое гилти плэжа) и наметили маршрут, потому что до Икряного нет прямой дороги.
Отец сказал, что дети главное в его жизни. Я кивнула.
Моему отцу, сейчас вспомню, было всего только двадцать три года, когда я родилась. И во время моего рождения его не было рядом с мамой. Он отлично помнит это и сам. Не было в городе, не было рядом. Он был где-то на дороге, не мог выехать откуда-то и там же на дороге подрался с каким-то парнишкой.
