Я действительно думала, что смогу снова заниматься рисованием. Но не смогла.
Начала прогуливать занятия и в итоге бросила любимое дело, которому раньше была предана душой.
Поступила на двухлетний курс для начинающих бизнесменов и помогала отцу, он научил меня многому.
А рисовать? Нет, больше не рисовала.
Много раз хотела начать, но перед глазами вставала последняя работа, испорченная Люськой, а потом ешё одна — Хан, вернее, его наброски, которые я так и не довела до ума.
— Руки перестали доходить до рисования. Хоть смерть папы оказалась фальшивой, от болезни это его не избавило. Кому-то нужно было взяться за помощь. Так что я не рисую.
Хан хмурится и, кажется, не знает, какие подобрать слова, лишь роняет глухо:
— Жаль. Ты хорошо рисовала.
— Не думаю, что ты в этом разбирался. Надеюсь, допрос окончен?
Официант опускает на стол передо мной большую керамическую миску куриного супа с домашней лапшой. От чашки вверх поднимается густой, аппетитный аромат.
Рядом с большой чашкой супа стоит небольшая миска с ржаными сухариками и мелко порубленная зелень.
Я сглатываю слюну и принимаюсь за еду, зачёрпывая суп большой ложкой.
Хан молча пьёт свой клюквенный морс, изредка забрасывая в рот сушёную вишню, тоже поставленную на стол.
После супа официант приносит мне чай, тарелку с тёплыми сырниками и миску со сметаной.
— Я лопну.
— Ты же любишь сырники, — говорит Хан. — Клим говорил, что любишь.
— И жарил их иногда. Только у папы изюм всегда подгорал, — говорю с лёгкой грустью.
Хан снова тянется в мою сторону. Но на этот раз придвигает к себе чашку со сметаной и начинает обмакивать в неё сырник, поднося к моему рту.
— Откуси.
— Знаешь, я не маленькая. Могу и сама… — отказываюсь, хотя перед губами маячит аппетитный сырник с щедрыми потёками сметаны.
Мне в каждом жесте Хана чувствуется какой-то взрослый намёк, и протянутая рука, и стекающая по сырнику густая сметана — не исключение.
— Ещё бы банан в сметану макнул, — но всё же склоняюсь, откусывая.
Замечаю, как при этом меняется взгляд Хана. Темнеет, становится жарким и опасным.
Хан кормит меня с рук, и по телу разливается непристойный жар.
Остаётся лишь небольшой кусочек, который я прихватываю пальцами, мазнув губами по подушечкам мужских пальцев. Он медленно откидывается на спинку дивана.
— Запачкала нижнюю губу, вытри, — рекомендует хмуро и крепко складывает руки под грудью.
Как будто даёт себе обещание не приставать ко мне чересчур открыто и провокационно.
Хотя бы на людях.
Но что будет, когда мы останемся наедине?
***
— Наелась? Или ещё заказать? — предлагает Темирхан.
— Спасибо, я сыта.
От тепла помещения и сытости меня размаривает и начинает клонить в сон.
Мысли становятся тягучими и ленивыми, но, кажется, Темирхан позвал меня не для того, чтобы накормить и потрепаться со старым приятелем.
Он говорил о бизнесе отца, который я могу потерять, если не буду держать себя в руках.
Пытаюсь собраться с мыслями.
— Что там с Ковалем? У нас сегодня важное дело?
Темирхан расплачивается по счёту, но Ярослав выходит и отказывается принимать оплату:
— В память об армейском друге, — улыбается мне, кивая.
— Папа всегда платил по счетам, — возражаю я, и только потом мужчина принимает деньги, провожая нас на выход из заведения.
— Приходите ещё!
Прохладный воздух немного отрезвляет и привносит ясность в мысли.
Темирхан снова набрасывает мне на плечи пиджак и придерживает за руку, направляясь к парковке медленным шагом.
