– Не изводи мальчика. Всему есть предел.
– У моего терпения тоже он есть, мама.
– Скажи пожалуйста, я когда–нибудь тебе советовала, что–то плохое? Делала во вред? В чем ты пытаешься меня обвинить, Елизавета?
– О господи, – только и выдыхаю я, когда мама заводится. – Я тебя ни в чем не обвиняю. Просто прошу не давить, и не решать за меня. Я взрослая уже.
– Взрослая… Ну конечно, дочь. Но не забывай, что для меня ты всегда будешь малышкой несмышлёной, как ни крути. Не со зла, а во благо, и все ради тебя и твоего благополучия делаю, солнце мое. И за твою репутацию я тоже пекусь. Герман ухаживает за тобой, и ты принимала его знаки, разве нет?
– Я созвонюсь с ним, – отрезаю я, жестом руки пресекая продолжение маминой демагогии.
– Вот и отлично. Так бы сразу, – хлопает в ладоши она и расплывается в чересчур широкой улыбке. Целует в висок, и не смотря на мое расстроенное выражение лица, ласково щебечет на ухо. – Завтрак ждет, птенчик. Спускайся, буду ждать тебя на кухне.
Шурша юбкой в пол, она выходит из спальни с приподнятой головой, потому что добилась своего. Когда звук её шагов пропадает на скрипучей лестнице, я сгорбившись, растираю лицо, а после падаю спиной на кровать, раскинув руки в стороны и зажмуриваю глаза. Опять Он. Наглый парень с татуировками. Его улыбка. Глаза с искрой.
– Да уберись ты, – ругаюсь шепотом. Программирую мозг на Заславского, но его лицо как по волшебству все–равно приобретают черты Хантера. От бессилья беззвучно хнычу. Даю себе время прийти в себя. Поговорить с Германом все равно придется, тянуть дальше уже не куда.
***
С Герой Заславским мы знакомы с детства. Наши семья дружат, вот и нам пришлось. Другой причины нашего союза я не вижу. Тот факт, что из мальчугана с шортиками на подтяжках, которому из природной вредности не раз показывала язык, вырос красивый юноша, невозможно отрицать. Нет ни одной знакомой девчонки, глаз которой бы не загорелся при первой встрече с ним. Он красавчик, шмотки носит классные, может себя подать, к тому же – сын прокурора. Я тоже была очарована, тем более чувствовала от него взаимную симпатию. Но я как–то быстро перегорела. Виной тому поверхностная влюбленность, которая закончилась на внешних данных Геры, которые быстро исчерпали себя и стало попросту скучно. Правда признаться ему в этом я не решилась из–за нежелания обидеть хорошего человека. Мне проще было избегать его общество под разным предлогом, чем сказать правду в глаза. Но прятаться уже бессмысленно, поэтому, когда он заехал за мной вечером, я решила во всем признаться.
– Гера, нам нужно поговорить, – почти с обреченной интонацией говорю я.
– Это точно, – кивает он, переключая внимание с дороги на меня. – Ты меня в последнее время избегаешь. Или мне кажется?
Вместо четкого ответа прочищаю горло.
– Пообещай не обижаться. Что бы я ни сказала сейчас.
Он смеется совсем невесело, но кивает головой в знак согласия.
– Окей.
Боже, как же нервы крутит. Я сглатываю и, облизнув пересохшие губы, на выдохе произношу:
– Давай просто дружить?
- Дружить?
Гера смотрит на меня так, словно я сказала нелепость, и он не верит своим ушам.
- Угу.
Парень притормаживает, и машина сбавляет скорость. Последующие секунды молчания нещадно убивают нервные клетки. Напряжение оседает в воздухе, в миг становится душно настолько, что хочется выйти из машины на ходу.
Выбрав место для остановки, Гера съезжает на обочину и глушит машину.
