Умберто взял один из двух оставшихся рулетов. Винсент вздохнул. Одинокий рулет на блюде – это почти неприлично. Ничего не оставалось, как только взять последний. Винсент заметил улыбку в уголке рта своего агента. Чертов Умберто, он нарочно так подстроил…
– Хорошо, допустим, я согласился, – медленно проговорил Винсент. – Насчет форта, я имею в виду. Сколько у меня времени?
– Около месяца.
Винсент чуть не подавился рулетом. Месяц – это значит, что персонального тренера нужно искать уже сегодня.
* * *
Они говорят, ему нечего бояться. Это странно. Как так нечего? Он не видит папу и маму, и ему так и не объяснили, где они. Что, если с ними что-то случилось?
У Эббы из детского сада умерла мама. За Эббой приехали бабушка с дедушкой, и воспитательница сказала, что ей пора домой. Мама умерла от рака, это такая болезнь. Представить только, что его мама и папа заболели раком и умерли… Может, поэтому его и забрали из детского сада? Но тогда почему за ним не приехали бабушка с дедушкой?
Он сворачивается калачиком на матрасе, который странно пахнет. Как и все остальное здесь, впрочем.
Он давно перестал сосать большой палец. Так делают только малыши. Если все время сосать большой палец, зубы будут кривые. Так говорит бабушка. Но сейчас он засовывает палец в рот. Ему это нужно.
Тело отяжелело от усталости. Он не спал всю ночь. Думал о папе, маме и раке. Откуда-то издалека доносятся голоса. Но это не мама и не папа.
Он закрывает глаза. Может, когда проснется, папа и мама будут здесь…
* * *
Квартира на Бельмансгатан маленькая, но уютная. И сразу видно, что здесь живет ребенок. В прихожей посреди обуви – полиэтиленовый пакет с нераспакованной коробкой «Лего». Гоночная машина. И повсюду разбросаны игрушки. На холодильнике детские рисунки вперемешку с семейными фотографиями.
На обеденном столе – остатки детского завтрака. Засохшие хлопья с молоком в пластиковой миске.
– Извините за беспорядок, мы…
Мама Оссиана Жозефин не закончила фразы. Встретив ее отсутствующий взгляд, Мина подумала, что Жозефин, наверное, принимает сильные успокоительные.
Но взгляд отца Оссиана оставался уверенным и ясным. Фредрик указал на белую диванную группу из «ИКЕА». Легкая дрожь в руке – вот все, что выдавало его состояние.
– Присядь и ты, дорогая.
Фредрик осторожно взял Жозефин под руку и подвел к дивану, на который она скорее упала, чем села. Провела рукой по белой обивке с едва заметным пятном:
– Нам не следовало покупать белое – ребенок… Но мы думали, все будет как в журналах для молодых мам и по телевизору. Милый лопочущий малыш, который бо́льшую часть времени проводит во сне. Мы не ожидали проблем. И потом, я и Фредрик, мы оба в детстве занимались конным спортом. Ну а для того, кто справлялся с норовистой лошадью, ребенок – пара пустяков, ведь так? Это потом, когда появился он, мы…
– Жозефин…
Фредрик положил ей на плечо руку, которую Жозефин стряхнула, прежде чем разрыдаться.
– …Он кричал, и кричал, и кричал… Сутки напролет, без перерыва. Его распирало от злобы, и я не могла понять, на что он злится. Он как будто ненавидел весь этот мир и нас вместе с ним. Иногда мне хотелось… чтобы его у нас не было. Чтобы все было как до его появления, когда нам хватало друг друга. Я знаю, что нельзя говорить так о собственном ребенке. Но мы были так счастливы, ты помнишь, Фредрик?
Она повернулась к мужу. Фредрик, кивнув, тихо сказал:
