Иван и сам бы не мог объяснить своего возвращения к этому имени, однако что-то осталось в памяти. Может быть, то, что дичится людей? Совершенно новое явление для ходоков. Некий выброс из их среды, насколько теперь Иван знал о них. Неприятие временниц – не в счёт.
На вопрос Арно пожал плечами.
– Как актёр великий…
– Молчун же, – не понял Иван.
– Оно так. Молчун. Я с ним, правда, встречался всего несколько раз. И всегда невпопад. Глядит исподлобья. Лицом страшноват. Особенно нос у него. Как большой огурец с пупырышками. И…
– Тебя трудно понять. Молчун, актёр… Он хотел с нами пойти?
Арно подозрительно посмотрел на Толкачёва.
– Хотел. А что?
– Познакомь! – сказал Иван, а сам про себя подумал совсем иное, словно это сделал не он, а кто-то другой: – «Зачем он мне нужен?»
– Ну-у, КЕРГИШЕТ. Где же его теперь искать?.. Нет, постой! Я же знаю! Точно. Он, надеюсь, опять вернулся в свою берлогу.
– Как ты его… Почему в берлогу?
– В пещеру. Он в ней проживает иногда. Так что?.. Сюда привести или к нему сам сходишь?
– Сходим, – поднялся Иван, разминая ноги. – Засиделся. Далеко до той пещеры идти?
– Отсюда лет триста к настоящему.
– К дому ближе. Пошли.
Триста лет – несколько шагов в поле ходьбы.
Ходоки вышли в гористой стране Южной Азии.
День – пасмурный, воздух – разряжённый, свежий. После недавнего пребывания под солнцем на берегу океана новые условия Ивану показались скучными и неприветливыми.
Нагромождение каменных глыб, будто вслепую высыпанных неведомым великаном из гигантской горсти, ограничивало обзор; только небо над головой, далёкие снежные вершины, а вокруг – первозданный излом каменной окантовки.
Почти рядом с точкой зоха в реальном мире под толстым тяжёлым козырьком нависшей горной пластины горел костёр. В неглубокой нише, мало похожей на пещеру, там и тут были развешаны и разбросаны какие-то одежды и вещи.
На взгляд Ивана, – ни дать, ни взять всё это походило на скудную декорацию сцены театра под открытым небом. И он, ещё не зная, что так всё и есть на самом деле, умилился своему сравнению антуража ниши со сценой.
У костра на естественном приступке сидел человек лет сорока с длинным лошадиным лицом и руками ел из большой, похожей на тазик, тарелки. Одет в стёганую куртку с меховой оторочкой – обычный ширпотреб. На ногах высокие, до бёдер, сапоги. Лицо обитателя этого странного жилья было чисто выбрито, сам он стрижен под «канадку».
И нос…
Вполне нормальный нос, великоват, правда, но не такой, каким его описал Арно – «огурец с пупырышками».
На внезапно появившихся перед ним ходоков глянул глубоко посажеными глазами не то, чтобы равнодушно, а как-то вяло и устало, будто уже всласть насмотрелся и на них, и на других, и теперь больше не надо бы. А тут опять кто-то появился, и опять надо смотреть. Однако, узнав Арно, есть перестал, вытер руки замызганным, давно не стираным, а может быть, вообще, никогда не бывшим в стирке, махровым полотенцем и наклоном головы поприветствовал визитёров.
Глядя на него, Иван непроизвольно улыбнулся – нос у Хиркуса всё-таки и вправду выдавался огурцом средней величины с мелкими наростами кирпичного цвета.
– Что тебя ко мне принесло? – Хиркус поднялся, явив для обозрения крепко сбитую фигуру атлета. – Если развлечение, то его сегодня не будет.
– Никаких развлечений. Перед тобой КЕРГИШЕТ! – Арно театральным движением руки указал на Толкачёва.
– Ах! Вот он каков! – с ликованием в голосе воскликнул Хиркус и прижал руки к груди. – Я знал, что вы меня найдёте. Иначе, быть или не быть…
