– А ты не разговорчив! Хотя чего ожидать от психопата. Так, сейчас, погоди.
Писака морщит лоб и натирает виски пальцами.
– Преимущество мёртвых над живыми, – туманно объясняет он, – так… Вот это анекдот! Так, значит, ты остаток своей жалкой жизни борьбе с писателями посвятил?!
Молчу, хочу приблизиться к нему, но ноги опять непослушны.
– Это, значит, мои тексты могли навредить человечеству? Священная война, говоришь? Анекдот!
Мысли пеленает, писака виднеется в туманной дымке. Картинка тускнеет…
– Не-не-не! – грозит он кулаком.
Меня будто окатывают из ведра холодной водой, сонливость проходит, и я могу внимать его речи:
– Не-не-не! – повторяет тем временем. – Мы с тобой ещё не договорили. Я хочу, чтобы ты сам объяснил, зачем это сделал. Зачем целых семнадцать раз пырнул меня ножом?
– Ты пишешь, – произнесённый вслух сиплым голосом аргумент звучит нелепее, чем в мыслях, – промываешь мозги читателям, это надо было остановить.
– Вот анекдот! Ты же читал мои тексты? И что, я тебе сильно промыл?
Отвечать не хочется, но что-то подсказывает, что требуется:
– Мне нет… Но мог найтись кто-то, кому…
– Ага-ага!
– Мог найтись кто-то, кому бы промыл! – я не даю себя перебить. – А, может, уже кому-то успел! Ведь как ни крути – ты поучать пытался. А чему ты мог научить? Будто понимаешь истину.
– Истину? О чём ты? Где ты в моих текстах истину-то увидел? Анекдот!
– Любой текст подталкивает к размышлениям, даёт отправную точку. А кто ты такой, чтобы давать эту точку? Без тебя разберутся! Вернее, они и разбираться не должны. Должны жить, и всё.
– А кто ты такой, – писака смотрит спокойно, – чтобы решать, как должны поступать ОНИ.
– Ты прав. Поэтому-то я и молчу. Поэтому не навязываю никому принятое мной решение, не пишу трактатов, не насаждаю свои мысли в чужие головы.
– А вместо этого тихо истребляешь писателей…
– Что поделать, если вы пудрите мозги.
– Тебе, погляжу, запудрили капитально…
– Ну, вот ты, например, – говорю я сквозь зубы, не в силах подавить злобу, – ты хоть сам был уверен в том, о чём пишешь?
– Разумеется! – самодовольная ухмылка.
– Чушь! – перехожу на крик. – Ты просто изливал нытьё, взывал к сопереживанию, хотел привлечь к себе внимание! Всё, что ты делал – позволял взглянуть на жизнь глазами нытика и неудачника – заставлял читателя на время превратиться в себя, а к чему ему такой опыт? Думаешь, сделало бы это кого-нибудь лучше? Да чёрт с ним, с «лучше»! Сделало бы счастливее?
Писака отводит взгляд и картинно супится:
– Вот видишь, я сейчас мысль не могу сформулировать, чтобы ответить, а ты меня прям того – семнадцать раз… Ты только скажи, допустим, истребишь всех пишущих – потом за высказывающихся вслух примешься? Они ведь также мыслями делятся, насаждают и прививают, как ты сам говоришь?
– Может быть. Если Он мне укажет.
– Ах да, забыл, тобой ведь Господь управляет… Анекдот! Но тихо… тихо… ты слышишь? – писака становится серьёзным и, приложив к уху ладонь, к чему-то прислушивается.
Я тоже пытаюсь прислушаться, но это оказывается сложной задачей – как только я начинаю концентрироваться на посторонних звуках, «плывет» картинка восприятия. Наконец я слышу жужжание вдалеке. Так может жужжать майский жук, например.
Писака замирает, а мне хочется услышать объяснение происходящему:
– Что это?
Вместо ответа он цыкает и закатывает глаза.
Жужжание усиливается и приближается. И вот в окно (только сейчас я осознаю, что мы стоим в пустой комнате у распахнутого окна) влетает насекомое. Оно похоже на стрекозу, только её тело изогнуто запятой так, что хвост торчит впереди головки.
