«Бесконечную историю» я посмотрел только взрослым.
– Бернат никуда не свалил, – громко говорит мой отец.
Никто не отзывается.
– О чем это он? – спрашиваю я.
– Повторяет такое вот уже неделю, – говорит Агата.
– Никуда он не свалил. Он бы такого не сделал, – повторяет он.
– Да хватит, отец. Хватит тут с этими «Секретными материалами», – роняет Гжесь.
– Так что случилось? – спрашиваю я отца.
– Что-то плохое, – отвечает отец чуть тише, потом откладывает ложку и тянется за второй порцией.
Когда я был помладше, сидя с родителями за столом, я говорил ужасно много, потому что мне казалось, что если перестану, то они встанут и поубивают друг друга за пять секунд. Снова этот идиотский самоубийственный рефлекс. Всегда хочу, чтобы все оставалось нормальным. Но на самом деле не имею ни малейшего понятия, о чем теперь говорить – к тому же с отцом.
Никогда не было так, чтобы я и мой отец просто звонили друг другу, поговорить. Мы не встречаемся на гриле, не ремонтируем вместе машины в гараже, не смотрим футбол с гандболом, не пьем вместе виски, вместе мы не пьем даже чай и не спорим о том, кто был большей сукой в Польше: Квасневский, Чажастый или Мариан Дзюрович [15]. У нас длинная история неразговоров. Годы тщательно лелеемых, серьезных обид. Возможно, мы следим за молчанием друг друга, чтобы друг друга не поубивать.
А может, я просто его боюсь, потому что все еще молокосос, а ему этот страх необходим как хлеб.
Так или иначе, я должен что-то сказать, потому что иначе у меня порвется какой-нибудь сосудик.
– Лович? – спрашиваю я через миг, и мне хочется засмеяться.
– Нет, – отвечает отец, даже не взглянув на меня.
– У отца нет времени. Он в политику играет. Создает комитеты, как Куронь [16],– говорит Гжесь.
– Куронь, – повторяет мой отец, вытирая рот салфеткой. – Куронь, по крайней мере, был честен, а не как все эти суки.
– В какую политику? – спрашиваю я.
– Еще увидишь. В серьезную. Будет президентом, – говорит Гжесь и встает со стула.
– Президентом? – спрашиваю я.
– Польши, – говорит Гжесь.
– Мира, – бормочет Йоася.
– Куда идешь? – спрашивает отец.
– За пивом, – говорит Гжесь.
– Тебе уже хватит, – отвечает отец.
– Стрессовая ситуация, нужно выпить, – Гжесь машет рукой на нас, на стол, на тени.
Я не хочу скандала. Не хочу, чтобы Юстина в первый же вечер видела ссору. Мой стресс сосредотачивается на ней. Она – его центр. Без нее мне было бы проще. Пожалуй, я чувствую это. Она вертится на стуле, ест неимоверно медленно, обмахивает пот со лба.
– Мы должны отозвать Булинскую, – заявляет отец. – Организуем референдум. Собираем голоса.
– Если отзовете, то должны быть выборы, – говорит Юстина.
– Значит, будут, – отвечает он.
– Будете выдвигаться? – спрашивает она.
– Я просто хочу ее отозвать. Вывезти ее на тачке навоза, – отвечает отец.
– Я сделаю кофе, – говорит Агата, встает, идет на кухню. Тени сгущаются. Отец смотрит вверх, на выключенный верхний свет.
– Нужно ее отозвать, потому что это бандитская земля, – заявляет он через миг и говорит в сторону кухни. – Мне – черный.
– Что именно тут происходит? – спрашиваю я.
– Как это что происходит? – фыркает он. – Ну как это – что?!
Гжесь возвращается с кухни с двумя банками пива. Садится за стол, открывает одну, вторую дает мне. За ним входит Агата, вносит поднос с кофе, ставит на столе.
– Покажу, если захочешь. Люди – бедны. У них есть нечего. Нет работы. Или у них – плохая работа. А кто-то – богат. Богатеет на преступлении, – отвечает отец.
