– У него нет никаких психологических проблем со здоровьем?
– Мы не настолько хорошо знаем его, чтобы судить об этом. Но при нашей первой встрече он казался взволнованным и чутка нервным.
– Мм… У вас есть дальнейшие планы на расследование?
– По-моему, вас больше беспокоит процесс нашего расследования, нежели личность Вилли, который, поверьте мне, скрывает больше чем кажется?
– Ты прав, Планк. – сердечно согласился Джон и сделал глубокий вдох. -Понимаешь, за всю мою карьеру я так и не раскрыл ни одного интересного дела, а я ведь так люблю свою работу! И теперь вы, считающие это простым развлечением, чуть не превзошли меня всего за пару дней… У меня есть только одна просьба, – его голос чуть содрогнулся и стал заметно тише. -Дайте мне шанс помочь вам провести расследование.
Меня настолько тронула просьба шерифа, что я не мог сказать совершенно ничего. Мы минуту сидели смотря друг другу в глаза и не понимали, что связывает нас обоих, почему я готов довериться человеку, который совершил ни один грех в своей жизни и которого я почти не знаю. Почему я непроизвольно сближаюсь с тем человеком, чьи взгляды когда-то были мне совсем далеки. Почему я, иногда даже не в силах терпеть человека, верю и сочувствую ему? В тот день не я дал согласие Джону на его просьбу, а мое сердце. Я ощутил важный долг, хранившийся с давних времен в захолустьях моей души, который никогда ранее не замечал.
Из книги “Дело о Безликой Семерке”
Отпустив троих юных детективов, Джон направился к Говарду. Он зашел к нему в комнату и затем грубо, с силой надавливая своей массивной рукой тому на спину, повел в допросную.
Через минуту посреди подавленной и до невозможности жуткой комнаты перед темно-белым, словно туман, столом, на стуле ожесточенно расположился Вилли. Он смотрел на черную дверь, располагающуюся напротив себя и бессознательно дергал губами, иногда намиг улыбаясь.
–Что ты знаешь о Семерке? – спросил тот уже в комнате.
Вилли, будто сам не свой, вдруг встал и попытался вырваться из оков и наброситься на Донлона, но кандалы сдержали его и не позволили свершить задуманное. Он, не прерывая гробовой тишины, молчал, а одна из его ног бессознательно тряслась.
– Ты, я так понимаю, не собираешься ничего говорить? – жестко спросил Джон.
Тут безмолвие Говарда прервалось, и он произнес:
– У вас нет никаких доказательств того, что я причастен к Семерке, и уж тем более – к преступлению семьдесят девятого. Мне терять нечего – в жизни я уже разочаровался. Она такая коварная, несправедливая. Да, Джон? Ты наверняка меня понимаешь. Заключи меня в своей проклятой темнице и приходи за советом, когда он тебе понадобится. Если, конечно, ты будешь готов его принять.
– Чепуху не неси. Ты сейчас мне все расскажешь и уйдешь как ни в чем не бывало.
– Если я расскажу что-то про Безликих, то запятнаю честь Семерки, а этого мне кое-кто не простит. Убить меня вы не можете, как и не можете посадить в тюрьму. В ваших силах – лишь держать меня взаперти, пока не завершится расследование.
Донлон, понимая что информации от Говарда не добудет, встал со стула, одним жестом дал указание сделать то же самое Вилли, и отвел его в клетку, в которой прежде велел ему находиться. В ней было единственное окно, так же заполненное решеткой, как и стены; в углу стояла кровать и предметы первой необходимости. И больше ничего здесь не напоминало о желанной и прекрасной свободе, коей в мгновение ока лишился Говард и стоимость которой в беззаботном течении нашего существовании мы нередко не осознаем.
