Сейчас брат Либерий имел сомнительное удовольствие любоваться четвертым, последним, обликом степи. Вместо зелени белизна чистейшего савана, кусты больше не похожи на отдельно пасущихся барашков, скорее на их скелеты. Ни запаха разнотравья, ни пыли, щекочущей ноздри, – ничего. Мертвая земля, затаившаяся в ожидании весеннего тепла. Не дай Бог задержаться здесь до момента таяния снегов – испытаешь все прелести третьего, осенне-весеннего состояния.
Воин Святой Церкви, как все его братья, степь не любил в любом облике. Для кого-то это перспективные места под вспашку, для других бесконечное пастбище для обладателей ценных шкур, третьим она просто глубоко безразлична. Но для Либерия эта ненавистная равнина означала лишь одно: смерть.
Он многих здесь терял, и сам не единожды с трудом удерживался на этом свете. Пусть не совсем здесь, на юге, а на сыром западе, но какая разница? Что там, что здесь степь выглядела абсолютно одинаково – узкой полосой между святой землей и хаосом богопротивной скверны, оставленной грешными пращурами. Территорией, откуда приходит зло в самых разных видах: болезни, от которых не помогает даже свежая биота, мерцающий свет в ночи, сводящий с ума, невиданные чудовища, созданные лишь для убийства и ничего другого, бездушные люди, порабощенные Тьмой. Много чего…
Ничего хорошего из степей ни разу еще не приходило. Неудивительно, что и Древние не изменяют этому обыкновению.
В такой же зимний день, в таком же заснеженном от края до края ровном до отвращения месте Либерий потерял лучшего учителя и лучшего друга. И вот уже четвертый день пытается изгнать из головы навязчивые воспоминания.
Сейчас они набросились с новой силой. Потому что к чистейшему листу снежно-белой равнины Тьма приложила свою черную печать. Все как в тот раз. Демоническая сила ударила по степи с такой силой, что образовался глубокий, ненормально ровный провал, заполненный воняющей кислятиной жижей, а округу забрызгало многими тоннами комков плодородного степного чернозема.
Не провал – гноящаяся рана земли.
Еще вчера на этом месте располагался один из охотничьих лагерей. Южане любят сколачиваться в ватаги и пропадать здесь месяцами, истребляя стада бизонов ради дурно пахнущих шкур, из которых мастера Новограда выделывают отличную кожу. С туш больше ничего не берут, разве что отхватят язык или кусок печенки для ужина. В сезон хищники и падальщики здесь так отъедаются на дармовщине, что через обленившихся сволков можно переступать безбоязненно, а стервятники не могут оторваться от земли.
Охотники народ разношерстный, но Либерий, да и остальные братья, их не любил всех до единого. Слишком сильно в южанах семя былой скверны, а уж сюда, к самой границе с Тьмой, заявляются далеко не лучшие. Если кто из них и обращается к Богу, то лишь произнося богохульство. Всех без разбора можно смело предавать церковному суду лишь за то, что избрали такой образ жизни – при нем невозможно не испачкаться. Но не так все просто в мире, потому и не трогают поганцев.
Да и как тронешь, ведь если вязать всех замаранных, то людей на юге не останется вовсе. А там, где нет духа человеческого, Тьма быстро становится полноправной хозяйкой. Вот и приходится терпеть наглых горцев, агрессивных к святому и грешному степных охотников, вороватых добытчиков грязного металла, которые шастают по руинам древних городов и прочим навеки проклятым местам. Хоть и плачет по ним засаленная веревка или костер, но лучше уж такие, чем вообще никого.
