Знаете, как-то очень спокойно я понял, что мне хана. И даже успел подумать, ну и пусть, мол… Ну а что ещё оставалось делать? Оказаться между Лавром и Хомой, это даже хуже, чем между молотом и наковальней. Может это даже страшнее красной зоны и профилактической беседы с чёрнопогонником, прикреплённым к нашей школе. И тут вдруг Женька Яремчук, сделал шаг вперёд и сказал:
– Это не мой телефон, в личном деле есть опись моих вещей, оформленная две недели назад при переходе в интернатный корпус. За это время я ни разу не отлучался из учреждения. И телефон там не значится, да и отпечатков моих на этом вы не найдёте… А ещё, если нужно, я могу прямо сейчас пройти тест на детекторе.
Тут наступила такая жуткая тишина, что мне казалось, удары моего сердца слышны всем без исключения и не только здесь, но даже в коридоре.
Да у нас был такой аппарат и даже специалист, работающий с полиграфом имелся, но пользовался и тот, и другой не очень доброй славой. Считалось, что если есть установка обвинить человека, то это будет сделано, как при помощи специального устройства, так и без него.
Только в первом случае, это непременно повлечёт за собой дополнительные меры наказания, если выяснится, что проверяемый на детекторе, намеренно водил всех за нос.
И что посмел тратить своё и чужое время, затрачивать энергоресурсы, отвлекать важного специалиста для констатации и без того очевидного вранья, отлынивать от выполнения трудового задания, ну и т. д., и т. п.
А так происходило почти всегда. Поэтому хоть и считалось, что к помощи полиграфа может обратиться любой сотрудник или воспитанник учреждения, добровольно на эту процедуру на моей, по крайней мере, памяти никто не соглашался.
Вот все и притихли. Смотрят на Женьку, как будто только его увидели, откуда, мол, он такой выискался. Конечно, потом многие сказали, что просто он новенький, откуда ему было знать о специфике работы нашего детектора лжи.
Но я уверен, что это здесь совершенно не причём. Всё дело в человеке, а не в каком-то там полиграфе. Я это сразу же понял, когда Женька заговорил. На первый взгляд, Женька – мелкий, худой, бледный. В лице ни кровинки, губы кусает и смотрит исподлобья, ну точно зверёк, загнанный в угол.
Но взгляд прямой, не бегающий, а голос, хоть и слегка дрожит, но чувствуется в нём уверенность и сила. Наверное, не только я один это заметил, потому что минуту спустя, Саня Поляков тоже сделал шаг вперёд и сказал, что видел этот телефон у Хомченко и даже вчера заметил, как тот включал его ночью, под одеялом. А Сашке можно было верить, их с Хомой койки – соседние.
Берия внимательно послушал, кивнул и ме-едленно так повернулся к Хоме:
– Воспитанник Хомченко, приказываю немедленно сдать инструмент и пропуск, – он проговорил это, как всегда, тихо и даже немного сочувственно, как будто ему самому было ужасно жаль, что с толстым Даней приключилась такая неприятная история.
Но я уже говорил, – это только видимость, этот спокойный, шелестящий голос бил наотмашь и действовал куда сильнее припадочных воплей Алевтины или железного кулака и громового, пересыпанного матом баса Егорова.
Хома, конечно же это тоже знал, хотя и заныл, но скорее всего, по привычке:
– Лавмёныч, чесслово, да больше не в жисть, мамой клянусь… Простите, Лавмёныч…
– Дежурный, примите у Хомченко инструмент и вызовите конвой!
Больше в голосе Лавра Семёновича не было даже намёка на сочувствие. Такой персонаж, как Хома уже практически перестал для него существовать. Даже, когда Хому выводили и он, обернувшись процедил:
