Долго и очень больно держала, не хотела отпускать меня баба Таня – просыпался утром в своей комнате и ждал, когда с кухни раздастся её голос:
– Саша, мальчик мой, ты любишь блины, но время работает против тебя. Не успеешь поесть горячие…
Что-то кричал ей, бежал на кухню, не умывшись, в трусах садился за стол.
– Прощаю в последний раз, – в сто первый раз говорила бабушка, – зубы почистишь сразу после еды.
В ванной – каждое утро – новое полотенце, чистота такая, что неудобно мокрыми ногами ходить по кафельным плиткам. Когда она успевала всё это делать? Готовила обед, но сама специально не ела до моего возвращения, чтобы мы вместе поели «горяченького». Любила варить борщи, грибной суп, молочные каши, от запаха которых кружилась голова. Где эта музыка домашнего тихого уюта? Всё сгинуло, исчезло, ушло в никуда. Лежу в постели, чего жду, сам не знаю. Тишина добивает, накрывает меня такой жуткой тоской, что хочется выть.
А тут ещё Дашка поселилась на время консультаций в университете, с ней в квартире – полный кавардак, вплоть до того, что в ванной на сушилке, на перекладине для занавесок и даже на держателе туалетной бумаги разбросаны трусы, бюстгальтеры, какие-то причиндалы. Я сказал отцу, что найму ей такси, которое будет возить её в дни консультаций, лишь бы она не оставалась на ночь у бабы Тани. Он, отвернувшись от меня, пробурчал обиженно:
– Бабушка завещала квартиру и Даше… И потом, ты же её старший брат.
Внутренне я понимал: окончив школу и став довольно привлекательной девицей, она оставалась примой коттеджного посёлка, никак не могла освободиться от их правил общения. Естественно, абитуриенты в университете, особенно приезжие, смотрели на неё как на девицу особого поведения. Один из кавказцев припёрся вместе с ней на квартиру, правда, тем самым сильно напугав её, а мне пришлось показать ему на дверь. Законы гор он знал и уважал, пожав мне как старшему брату руку, всё же сказал:
– Привэды эё в порадок, да-а, а то бэда будыт…
Она собирается поступать в полиграфический, почему не знаю, но явно бабушкиных и отцовских наклонностей здесь нет, литературой и редактурой в её увлечениях даже не пахло. Наверное, туда – проще поступить, чем в МГУ или другой вуз. «Не до жиру, – сказал отец, – тем более там мой товарищ – проректор. А издателей сейчас как собак нерезаных, так что без работы не останется».
Я же на полном серьёзе стал подумывать о покупке новой квартиры для Дарьи. Мне совсем не хотелось уходить из намоленного жилья, в котором дед Николай и баба Таня прожили всю жизнь: до сих пор с почтением отношусь к комнате дедушки, которую все называли кабинетом, рассматриваю его книги, бумаги, фотографии. На дверном косяке, у шкафа, храню графитные чёрточки, видимо, пометки о росте сына Юрия в разные годы его жизни. Здесь же стоят новые телевизор и стереосистема с записями, на большом письменном столе, покрытом зелёным сукном, лежат мой ноутбук, шахматная доска с фигурками, к которым прикасались пальцы деда. Комнату бабушки я стараюсь вообще не открывать, слишком недавно она оставила меня, так рано лишила самого дорогого – настоящей любви. Вот парадокс: чем дальше она отдалялась от моего отца, тем сильнее и крепче любила меня, своего внука, рождённого её сыном.
