– Какая интересная теория, – заметила Холли.
– А люди всего лишь вши.
– Вши?
– Вши на теле земли, – с мечтательным видом подтвердила Луиза.
– Я не думала об этом в таком ключе, – призналась Холли.
– Бог не просто в каждой бабочке, бог и есть бабочка, птица, кролик, каждое дикое животное. Я бы пожертвовала миллионом человеческих жизней – нет, десятью миллионами! – ради спасения одного невинного семейства куниц, потому что каждая куница есть бог.
Холли притворилась, будто ее взволновали речи Луизы, хотя сама подумала, что все это похоже на экофашизм.
– Я каждый год перечисляю пожертвования в Комитет по охране природы, – сказала она, – и даже могла бы назвать себя энвайронменталисткой, но теперь понимаю, что до ваших высот мне еще далеко.
Поэтесса не уловила сарказма в словах Холли, она потянулась через стол и сжала ее руку:
– Не расстраивайтесь, дорогая, вы к этому еще придете. Я чувствую у вас ауру большого духовного потенциала.
– Помогите разобраться… Бог – бабочки, кролики и все дикие животные. И бог – камни, грязь и вода. Но бог – не мы?
– Да, и виной тому одно наше противоестественное свойство.
– Какое же?
– Разум.
Холли удивленно заморгала:
– Разум – противоестественное свойство?
– Разум такого высокого уровня – да. Ни одно другое существо в природе им не обладает. Вот почему природа нас чурается, а мы подсознательно ее ненавидим и стремимся уничтожить. Высокий уровень развития ведет к прогрессу. Прогресс порождает ядерное оружие, биоинженерию, хаос и в результате приводит к гибели.
– Но ведь именно бог (или все же эволюция?) наделил нас разумом? – спросила Холли.
– Непредвиденная мутация. Мы мутанты, вот мы кто. Монстры.
– Значит, чем примитивнее живое существо…
– Тем оно ближе к природе, – закончила за нее Луиза.
Холли задумчиво кивнула, будто всерьез рассматривая теорию о превосходстве неразумного мира над разумным. На самом деле она думала, что все-таки не сможет написать эту статью. Луиза Тарвол со своими сумасбродными идеями была настолько нелепа, что Холли просто не могла выдать о ней благожелательный материал, не поступившись своими принципами. В то же время ей не хотелось выставлять женщину на посмешище. Проблема Холли крылась не в ее несгибаемом цинизме, а в ее добром сердце. Никто не бывает так несчастен и неудовлетворен собой, как наделенный даром сострадания циник.
Холли убрала ручку – заметки она все равно не собиралась делать. Ей хотелось лишь поскорее распрощаться с Луизой и уйти с этой детской площадки в реальный мир, пусть он и был почти так же безумен, как их встреча. Все-таки нужно предоставить Тому Корви запись разговора на полтора-два часа, чтобы дать другому репортеру материал для статьи.
– Луиза, – сказала Холли, – поразмыслив над вашими словами, я прихожу к выводу, что вы, как никто другой, близки к природе.
Поэтесса восприняла этот легкий выпад как комплимент, улыбнулась и охотно приоткрыла для собеседницы еще одну грань своей философии:
– Деревья – наши братья. – (тут она, видимо, забыла, что люди – вши, а не деревья.) – Стали бы вы отрубать конечности у своего брата, распиливать его плоть и строить дом из частей его тела?
– Нет, не стала бы, – честно ответила Холли. – И потом, вряд ли город дал бы разрешение на строительство настолько нетипового здания.
Холли ничем не рисковала – у Луизы не было чувства юмора, а следовательно, и обидеться на шутку она не могла.
