Руслан в любви. Ослик в постоянном недовольстве жизнью, людьми и мироустройством в целом. Он обижается на пустом месте на всех без разбору, внезапно истерит без повода или уходит в глухую оборону там, где ты ожидаешь активного наступления.
Мозги мои от всего этого молодежного разнообразия сворачиваются в замысловатый крендель. И усыхают.
А еще он приходит поговорить.
Это, на самом деле, искупает весь предыдущий трындец. Но тревога меня не отпускает даже после задушевных бесед. И сил, увы, становится все меньше.
Знайте, если кто-то скажет, что жизнь без пары тройки младенцев или младших школьников в семье есть рай, синекура и сплошной праздник – можете смело… убить его. За лжесвидетельство.
Вот опять двадцать пять.
Не дано мне тихо-мирно приготовить вечером пасту, а ведь я именно за неё взялась, чтобы не заморачиваться. Так, на скорую руку накормить вечно голодных.
Пока я спокойно обжариваю фарш, Руслан, традиционно растрепанный, влетает в кухню. Бросает на стол смартфон. Фыркает. Значит, только что говорил с матерью.
Сердит.
Наливает себе морс.
Сопит.
Всем организмом олицетворяет негодование и неодобрение.
И вдруг выдает:
- Я не понимаю, как мои предки вообще сошлись!
Что тебе сказать? Как я думаю, или корректно?
Задумчиво помешиваю в сотейнике мясо с добавленными минуту назад овощами:
- О, здесь все просто. Саше в тот момент стукнуло сорок, у него кризис среднего возраста. На молодежь потянуло. Лере двадцать как раз. Она у него секретарша. Служебный роман, - лаконично, доходчиво. Чистая правда, между прочим.
Добавляю кипятка в почти готовый соус и закрываю крышку. Оборачиваюсь к подозрительно молчащему ребенку.
И удивляюсь, потому как выводы из моих слов детка делает неожиданные. Вернее, сворачивает мыслью не в ту степь:
- Фига се. То есть тебе тут сорок стукнуло и что? Ты теперь на молодых парней заглядываться будешь?
- Ой, ха-ха, уморил. Смешно, Рус, правда, - тихо шиплю, ибо сливаю макароны и боюсь ошпариться. Ну и вспоминаю фактуру своего аспиранта. Заглядываться, безусловно, можно, но не мне же?
- Ма, а ты зачем за отца вообще замуж-то вышла? Неужели любила вот прям так сильно? – искреннее недоумение и осуждение на лице подрастающего чада – оно того, дезориентирует. Сразу начинаешь думать – а и правда, зачем? Или: ой, стыдно так ребенка разочаровать… и прочее в духе «девочки с комплексом отличницы».
Что делать?
Посопеть, потереть бровь, взлохматить лохмы и себе, и сынке.
Помешать лопаточкой в сотейнике.
Еще потереть бровь. Ну, и лоб заодно.
Еще помешать.
Соус готов.
Макаронные изделия из твердых сортов пшеницы тоже.
Можно было бы садиться ужинать, но нет же. Беседа.
- Ну, ты ведь знаешь, у меня с чувствами сложно. Баба Вера говорит, что я эмоциональный инвалид, - прикроемся матушкой.
Должна же и она приносить пользу.
Хоть какую-то.
Хоть когда-нибудь.
- Баба Вера меня не любит, но не забывает воспитывать, - звучит уже равнодушно, но для меня по-прежнему неприятно и болезненно.
- Это у нее со всеми так, - стремлюсь и ребенка успокоить, и маман в «белое пальто» нарядить. Матушка моя, Вера Павловна, не образец для подражания, но это мать. Уважение ей и почитание.
Руслан продолжает ковырять меня своим любопытством дальше:
- И с тобой?
- И со мной.
Тишина. Гирлянда медленно мерцает, вгоняя в транс.
- Мам, но ты же ее дочь?
- И что? Нигде не сказано, что дочь обязательно надо любить. Кормить, одеть, обуть, в школу отдать – это да. Надо. А любить? Это выбор матери, - выдохнуть и сцепить зубы, дабы давно переливающийся внутри мат не вывалился наружу.
