Чарльз улыбнулся, а на его щеках появились ямочки. Он опустил голову.
– Экстренных? – ухмыльнулся Чарльз. – И что случилось?
– Слепой дождь. – заявила Эшли безрадостным тоном. – Будешь? – протянула пачку сигарет. Old Gold с арахисом. Его любимые… Интересно, этот вкус она выбрала случайно?
Чарльзу было непривычно смотреть на такую картину. Он зажал зубами одну сигарету, и Эшли зажгла её.
На следующий день Чарльз пожалел о выпитом алкоголе. Большую часть вчерашней вечеринки он забыл напрочь. Но один момент так и не выходил у него из головы.
К часу дня он нашёл силы подняться с постели, принять душ, приготовить завтрак. Для идиллии не хватало прогуляться с собакой. Сколько Чарльз себя помнил, он всегда мечтал о большом псе: о гордом, грозном добермане. А Кэтти всегда хотела пушистую, добрую самоедскую лайку. Но отец всегда был против. Блондин говорил, что как только съедет, купит себе чёрного щенка-добермана и назовёт его Геральтом. И была бы у него и у Геральта мужская берлога. Вот только берлога была, а Геральта так и не появилось.
В дверной звонок позвонили. Чарльз на ходу надевал футболку, думая, кто бы это мог быть. Посмотрев в глазок, он уже разозлился. Руки напряглись, а взгляд стал холодный, леденящий.
Помяни заразу…
– Добрый день, сынок. – поздоровался мужчина.
– Здравствуйте, Кинг Дакота. Или лучше полностью к вам обращаться, Дакота Карсон Рамрес Кинг?
Чарльз прошёл в гостиную. За ним следовал статный мужчина в дорогом классическом костюме. Свысока, с приличным равнодушием, изучал убранства. Он был представителем людей «высшего класса». Именно таким, что работал ради денег, а деньги нужны были ему не для утоления потребностей, а для того, чтобы они были. К праздникам в роде Рождества или Пасхи он был бесстрастен, зато взлёты на фондовой бирже он праздновал исключительно. Он был владельцем конгломерата – характер был соответствующий. Отец был принципиальный, хладнокровный, властный, настойчивый. В голосе отчётливо слышалась сталь, а во взгляде виднелся лёд. Обездвиживающий и пугающий. Какой по наследству передался и Чарльзу, что в себе он крайне ненавидел.
– Ты праздновал? – спросил он, войдя в гостиную. Он увидел ёлку, украшенную большими красными, белыми шарами и рождественскими тростями. Чарльз бросил на неё взгляд и не ответил. – Зачем?
– Не ваше дело.
– Вижу здесь была приложена женская рука. Кто она? – спросил он и вальяжно сел за стол, словно находился в своём офисе. Он понял, что Чарльз не собирался отвечать. И по нему было видно, что холодность сына не сильно его расстраивала. – Ты пропустил приём у врача. – сдержанно сказал отец.
– Слишком поздно вы решили стать заботливым папой. Я ухожу. – безразлично произнёс Чарльз и поднялся со стула. Этим жестом выпроваживая отца.
– У меня остался только ты, Чарльз. И я не прощу себе, если с тобой что-то случится. – последовал к выходу он.
Его голос прозвучал слишком ровным, слишком сдержанным, слишком бесчувственным, для таких слов.
Эта фраза вмиг разозлила Чарльза. Услышав это подростком, он простил бы всё. Всё. Вот только он повзрослел. И человек, стоявший перед ним, которого когда-то он называл папой, теперь был для него никем. Пустым местом. Тогда какое право он имел говорить ему такое? Кулаки сами собой крепко сжимались, а брови сводились к переносице.
Нет. Перед ним он не потеряет самообладания. Дакота этого не достоин. Уже на пороге, перед тем как захлопнуть дверь, Чарльз сказал:
