Я положил ключ на место в ящик стола и завернул тело мамы в плед. Веревка, чтобы завязать плед, была бы как нельзя кстати, но желания и времени искать ее не было. Да и оставлять повсюду кровавые следы совсем не хотелось. Головной боли и без того хватало – следы пестрели повсюду.
Я подсунул руки под завернутое в плед тело и глубоко вздохнул. Затем уперся пятками в пол и разом встал. Кровеносное давление тут же подскочило, на лбу вздулись вены. Мама казалась еще тяжелее, чем когда я поднимал ее из лужи крови, будто тело было завернуто не в плед, а лежало в деревянном гробу.
Стараясь не наступать на пятна крови, я осторожно, словно по заледеневшему озеру, двигался к лестнице. Как только я поднялся на первую ступеньку, весь мир моментально затих, на вторую – заложило уши. К третьей ступеньке я весь вспотел, у меня закружилась голова. Под ногами раздалось хлюпанье – клейкая и скользкая подсохшая кровь просачивалась между пальцами ног. А в голове бесконечно повторялся голос мамы.
Ючжин.
Голос был низкий и дрожащий, словно плач. Четвертая ступенька.
Ючжин!
Теперь это был резкий вскрик, пронзивший мои уши. Пятая ступенька.
Ючжин!!!
Голос будто обладал силой притяжения и давил мне на плечи. С каждой новой ступенькой мне казалось, что мои ноги проваливаются под лестницу. Когда я поднимал ногу вверх, вся лестница поднималась вместе с ней. Добравшись до лестничной площадки, я остановился передохнуть и прислонился к стене. Мое плечо скользнуло чуть вниз по окровавленной стене. Я тихо сдавленно крикнул, и голос мамы исчез. А ее тело сделалось необыкновенно легким.
Когда я пришел в себя, то увидел, что сижу с расставленными коленями на полу в луже крови. У меня между ног лежала мама, плед полностью раскрылся. Я ужасно растерялся. Делалось невыносимо от мысли, что я должен встать на ноги и подняться по лестнице, перед этим снова завернув маму в плед. Четвертый раз за это утро я испытал желание все бросить. Я, наверно, так бы и сделал, если бы в голове не раздался возглас. Приближается поезд «Хэчжин».
Я поднялся. Кое-как обернул маму пледом и взял ее на руки. Помня о приближающемся поезде, я поднялся по лестнице и добрался до двери на крышу. Пальцем я нажал на ручку, толчком ноги открыл саму дверь и вышел на террасу. Прямо в лицо дул колючий декабрьский ветер. В тумане раздавался крик чаек. Садовые качели, стоявшие под навесом, раскачивались от ветра и скрипели. Они переезжали с нами с места на место со времен Панбэдона. Мама часто сидела в них, делая передышки, когда ухаживала за садом на крыше. Иногда она притворялась, что пьет там чай, а на самом деле подглядывала за мной в моей комнате.
Я прошел по выложенной камнями дорожке к навесу и положил тело мамы спиной на сиденье качелей. Под весом мамы они остановились и перестали скрипеть.
Рядом стояли две скамейки без спинок, стол и гриль для барбекю на длинных ножках. Я встал перед столом, изготовленным по маминому дизайну. Он представлял собой ящик из прочного дерева и был рассчитан на восемь человек. Когда сдвигали его верхнюю крышку, под ним открывалось большое пространство, куда мог бы поместиться я. Мама хранила там необходимые для работы в саду вещи – синий брезент, прозрачною пластиковую пленку, мешок с удобрением, мотыгу, садовые ножницы, лопату, пилу, пустые горшки и резиновый шланг для полива…
Я вынул их и положил на пол. Освобожденное место я застелил пластиковой пленкой. Получилось место погребения, куда я и уложил тело мамы. Я почувствовал себя потерянным. Похороны папы и брата были еще в детстве, и я совсем ничего не помнил. Как рассказала мне позже мама, в день похорон я крепко спал. Да и помни я что-нибудь, чем бы мне это помогло? Даже если бы я попытался сделать на ее похоронах что-нибудь особенное, ей бы все равно, скорее всего, это не понравилось, как обычно не нравилось все, что я делал. Еще и сказала бы сердито.
