Хорошо быть мной: Как перестать оправдываться и начать жить - страница 7

Но прежде чем это произошло, мне пришлось пройти через стыд и вину перед дочерью за то, что, не зная о ее нейроотличии, мы буквально заставляли ее «быть как все» – много читать, не вертеться, а быть усидчивой, не говоря уже о том, чтобы быть «хорошей девочкой». Той, кем когда-то была я сама. Той, которая угождает, чтобы быть принятой, печет гостинцы учителям и воспитателям на все праздники и готовит подарки всем знакомым. Той, кто всегда улыбается, старается «как лучше» для других, потому что «так принято», «держит лицо», как воспитанная девочка, и «не опускается до их уровня».

Такие девочки и в браке будут «такой, какой ты хочешь, только не оставляй меня».

Не будут иметь своего мнения. А их выросшие дети будут забывать поздравлять их с праздниками, потому что мать, желая быть хорошей, полностью растворялась в них.

Я не хочу подобной жизни для своих дочерей. Как когда-то решила, что не хочу такой жизни и для себя самой.

Пока мы сами себя не уважаем в этом стремлении быть принятыми, никто не будет нас уважать.

Героиня книги «Семь дней в июне»[9] говорит об этом так:

Обучая детей уважению к людям, я обучила их уважению к себе. Жаль, что это случилось уже после того, как им пришлось столкнуться с его отсутствием со стороны окружающих.

Мой папа – долгожданный сын после четырех дочерей. Апа безумно его любила и так же сильно полюбила мою маму, а потом и нас, своих кровных внучек.

В два года меня впервые привезли в аул на родину отца.

Аул когда-то принадлежал отцу Апашки, ее здесь очень уважали и любили.

Апашка была статной, яркой, сильной женщиной. Очень волевой, с непростой судьбой единственной дочери бая, бежавшего от раскулачивания.

За многие месяцы, которые она еще подростком провела в тюрьме за грехи отца, Апа научилась скрывать эмоции, стала немногословной и резкой. И с детьми, ясное дело, не нежничала.

Но не со мной.

По рассказам отца и моих теток, еще до моего приезда Апа возвестила народу, что приезжает ее внучка.

Мне заранее отобрали подружек, искупали их в тазах, одели в нарядное и привели к крыльцу.

Байская внучка (пухлощекая, круглоглазая я, в которой на первый взгляд не было ничего казахского) вышла, окинула коротким взором пришедших «подруг», бросила «ойнамайм»[10] и зашла в дом.

А потом из окна увидела Макса.

И он стал моим лучшим другом.

Апа, конечно, расстроилась. Макс явно был не пара ее внучке. «Светофор» – так за глаза называли его в нашей семье за красные щеки, ярко-рыжие волосы и зеленые сопли.

Я даже не помню, о чем мы говорили.

Помню, что с ним всегда было весело. И безопасно. И не страшно убегать от шипящей гусыни, принадлежащей его бабушке. Было интересно красть яйца и «высиживать» их в старой аташкиной «куфайке». И не страшно потеряться на лугу, потому что у Макса была чуйка.

У меня чуйки не было, а чуйка Макса не подсказывала, когда нужно возвращаться домой. Поэтому мы часто затемно крались дворами каждый к себе, а потом вечерами Макса лупили как сидорову козу.

Отец посмеивался, что у моего друга хорошие легкие и завтра мне придется самой плести себе венок из маков, но наутро Макс уже ждал под окнами, пока я доем свой завтрак. И мы вновь бежали на луг искать червей, рыть лунки для клада, искать лучшее дупло в деревьях и бог пойми что еще.

Апа за меня не переживала, если я была с Максом. Он воровал для меня у соседа самые красивые зеленые яблоки, которые мы грызли с солью, сидя верхом на заборе. А потом мы вместе убегали под соседовы же крики «иттың балалар!»