…Боже мой, каких страшных теток мы могли тогда драть, ты помнишь? Я думаю, если бы нам дал нильский крокодил… нет, даже тюлень-убийца, точно… мы бы и их того-с, оприходовали. Нам ведь все девушки тогда казались красивыми, ты помнишь, Никита, а? Вот эта, из шестой группы, с прыщами на пол-лица – ведь страшная была, правда? А как Валерка пустил слух, что она легко дает, так все ломанули к ней прямо. Она и понять не могла, с чего такая популярность. Валерка, сука, разыграть нас решил. Мне она, правда, все равно дала. И тебе тоже? Ух ты, я и не знал, что мы с тобой, так сказать, побратимы.
Память избирательна, точно. Прыщей – не могу вспомнить. Груди у нее были круглые, с коричневыми сосками. Она их смешно прикрывала руками, когда разделась. И один сосок торчал между пальцев, как будто выглядывал. Почему-то я запомнил, какие на ней были трусы, – такие бежевые, синтетические, очень совковые… впрочем, тогда мы не знали слова «совковый», оно появилось позже, когда Союз стал Совком, как выяснилось, – ненадолго. Звали ее Женя, тогда мне казалось, что она страстная в постели, а теперь, если вспомнить, – похоже, всего лишь старательная. Удивленная свалившейся на нее популярностью, совершенно безотказная от изумления. Потом она забеременела и быстро вышла замуж. Помню, я впервые был на свадьбе девушки, с которой спал, и думал, что, не будь у меня презера, это я бы сейчас стоял в душном костюме и слушал всякие слова про ячейку общества. Помню, я напился на этой свадьбе, клеился к сестре жениха, она мне звонила еще потом, но я сдавал сессию и упустил момент: когда перезвонил, она говорить явно не хотела. Я долго еще переживал, что кто-то раньше меня подсуетился. В самом деле, Костя прав, так оно и было, казалось: любая женщина – откровение. Что-то новое, ни с чем не сравнимое. Они все в постели были разные, да. По-разному стонали, двигались, по-разному пахли, были разные на вкус, ну те, кто давал себя лизать… многие еще стеснялись, нынче с этим, похоже, проще. А ведь все было в первый раз когда-то: просто секс, и чтобы там поцеловала, и чтобы там дала поцеловать, а как я хотел, чтобы мне сделали минет, – сам не верю, мне ведь не особо и нравится теперь.
…Зря, зря ты не летаешь с нами. Во-первых, хорошая компания, ну, полезные тебе могут быть люди, да вообще классные ребята, без понтов, демократичные, со мной на равных. Нет, нет, с тобой тоже на равных будут, для них – что ты, что я, без разницы. Меньше десяти миллионов – значит, ну, бедные люди. Ладно, шучу, там всякие есть, прикалываюсь просто. Да, значит, компания. Ну и места клевые. Мадагаскар, Чили, Антарктида – ну когда ты еще побываешь в Антарктиде? Что значит – не любишь дайвинг? Ты же говорил, что нырял однажды? А, в Турции, там смотреть нечего, говно, а не дайвинг, ты бы хоть в Египет сгонял.
Нырнуть меня уговорила Машка. Мы были вместе уже лет шесть, каждое лето ездили на море. Она уплывала за горизонт, а я старался не удаляться от берега. Несколько метров – и назад. Стоило мне почувствовать под собой глубину, я начинал паниковать. Не знаю, что́ меня так пугало. Помню, мы сидели вечером в каком-то дрянном турецком ресторане на пыльной улице, которая начиналась за воротами отеля. Мы пытались разделать лобстера – где мы еще найдем такого дешевого лобстера? – и Машка сказала: Тебе надо нырнуть, и у тебя все пройдет. Ты просто поймешь, что под водой не страшно, – и все, будешь плавать. Надо идти навстречу своему страху, чтобы его победить. Не знаю, откуда она это взяла. Не знаю, почему я согласился. Может, стало стыдно – жена во всю рассекает, а я боюсь от берега отплыть. И на следующий день я нырнул. То есть инструктор взял меня за грудки и буквально утащил за собой в воду – потому что я брыкался и сопротивлялся до последнего. Не могу сказать, что мне понравилось. Что было под водой, я вообще не запомнил. Но еще через день я прыгнул прямо с яхты в голубую прозрачную воду Средиземного моря – и поплыл. Машка стояла на борту и махала мне рукой, а я чувствовал – мой страх ушел. Когда перед отъездом я кинул в море монетку, так и сказал себе:
