Хоровод воды - страница 32

Я тоже посмотрел на Костю. Крупный, начинающий полнеть, седой серьезный мужик. Он улыбался, но улыбка уже не обманывала: ему далеко не восемнадцать, и он прожил достаточно, чтобы потерять беспечность и молодой задор, – сколько бы ни пытался убедить в обратном самого себя и всех нас. Ну что, поехали? – спросил он, как мне показалось, с угрозой.

– Мы, наверное, пойдем, – сказала блондинка, а вторая судорожно кивнула, и – я сейчас вспомнил! – у нее стали круглые глаза, не то от изумления, не то от страха.

– Да куда вы пойдете? – сказал Костя. – Поедем с нами? Вы что, боитесь? Мы совсем не страшные.

Он протянул руку, и девушки как загипнотизированные двинулись к машине, но тут я сказал: Да ладно, ну их, пусть идут, если не хотят. Нафиг они нам сдались, если честно? – и Костя снова засмеялся – да, в самом деле – нафиг сдались? – и девушки тоже улыбнулись и попятились, заискивающе глядя на меня, а Костя поднял с земли бутылку, поставил на стол – это вместо чаевых! – и плюхнулся рядом с водителем.

Понимаешь, Костя, говорил я, хватаясь за спинку переднего сиденья, это хорошо, что молодость прошла. Она была клевой, да, но глупой и несчастной. Нам хотелось всякой ерунды – и ее-то у нас и не было. Все девушки были желанными. Казалось, любая стоит усилий. Любая может стать моей, если найти правильный подход. Ради любой стоит расстараться, помнишь, мы так думали. А теперь, ну да, в самом деле, теперь – любую можно, выпил водки, подъехал на машине, сказал «залезайте!» – и все. Но ведь правда, нам этого больше не нужно, совсем не интересно, ни тебе, ни мне. Я люблю свою Машку, ты – свою Ксюшку, мы всё уже нашли, что искали. Слава богу – молодость прошла. Вспомни: очень было нервное время.

Я говорил: Не представляю, что делать с молодыми. Они же ничего не понимают. Даже трахаться, я думаю, скучно – теперь-то мы знаем, что секс без любви – скучен. А мы ведь отлюбили свое, мы остановились, и это, конечно, грустно, но в самом деле – мне от них ничего не надо. Мы ведь почему их отпустили? Не потому, что они испугались, – мы просто поняли: мы протрезвеем, и придется что-то делать с ними дальше, отвечать на вопросы, понтоваться или, наоборот, отмалчиваться, слушать их признания, брать бумажки с телефонами, врать, что позвоним, и врать, что нам с ними было хорошо. Восемнадцать лет назад мы бы считали, что игра стоит свеч. Потрогать еще одну грудь, поцеловать еще одни губы, раздвинуть ноги, услышать стоны, содрогнуться вместе или раздельно – возможности, которые нельзя упускать. Это всегда была хоть немножко – но любовь. И мы были правы, любовь нельзя упускать. А сегодня нам от них ничего не надо – всё, мы больше не можем любить за грудь, за ноги, за поцелуи. Мы уже отлюбили свое, любви в нас осталось – на донышке, дай бог, чтобы хватило на жену, куда там девушкам из кафе.

Я все это говорил, это или что-то похожее, и мне казалось, я прощаюсь со своей молодостью навсегда. Я тряс Костю за плечо и повторял ни от кого нам ничего не надо, все у нас есть, – а потом понял: Костя спит, чуть посапывая во сне. Я вспомнил: так же он засыпал где-нибудь в кухне на шумных студенческих пьянках.

За окном пошел дождь. Я откинулся на кожаные подушки заднего сиденья и сказал уже самому себе: