Мне в Москве нечего делать. Этот город опустел для меня.
Вы спросите – как опустел? Разве не живет в этом городе шесть миллионов советских граждан, честных трудяг, рабочих, ученых, студентов? Да, конечно, бывают отдельные недостатки, встречаются рвачи и хапуги, чинуши всех мастей – но разве мало в столице нашей Родины хороших людей?
Много. Будь у меня чуть побольше времени, я бы написал список, фамилий пятьдесят в алфавитном порядке, но сегодня что-то нет настроения, да и не припомню всех.
Зато помню во всех деталях, как привел Лёльку знакомиться с Васькой. На Лёльке была короткая юбка, круглые коленки торчат, ножки трогательные, туфельки на шпильках, все на нее оборачивались, когда мы шли по улице. А Васька – что Васька? Мятые брюки да потная ковбойка. Что поделать – июль, жара.
Светка с Никиткой были на даче, Вася вел холостую жизнь в пустой отдельной квартире. Я сам ему позвонил, сказал: Слушай, старик, можно я к тебе в гости с одной чувихой приду? Она стихи пишет. Он сразу все понял, сказал: Железно, Сашок.
В самом деле, не под боком же у родителей нам с Лёлькой?
Нам с Лёлькой – что? Нет такого слова. Есть похабный глагол, есть медицинский термин, а слова – нет. Любить друг друга? Но любить нас учат с детского сада: маму, папу, Партию, Советский народ и Родину. Васька еще застал времена, когда больше всех положено было любить Сталина.
Так что у нас с Лёлькой – не любовь.
Разве подберешь слово, когда она посмотрит на тебя, светлую прядку со лба смахнет, засмеется тихонько – а ты чувствуешь: все, приплыли. Словно в груди что-то взрывается каждый раз, вот честное слово.
Васька вытащил магнитофон, достал бобины, долго возился в углу, а потом запел Высоцкий, и Окуджава, и Клячкин – и мы стали зачем-то пить водку, и было так хорошо, Васька шутил, Лёлька смеялась, и я был счастлив – ведь это же мой старший брат, моя любимая девушка, будущая невеста, даже мать моих будущих детей, согласно долгосрочным прогнозам!
Наверное, последний раз я был так счастлив.
Мы пили водку, и Лёлька пила тоже и смеялась, а потом Васька поставил пленку с музыкой из этого французского фильма с Жан-Луи Трентиньяном и Анук Эме, и они пошли танцевать, прямо на кухне, и это было так красиво и так здорово, что мой брат танцует с моей девушкой, и я выпил еще водки, а потом мы пошли шататься по Москве и где-то в ресторане добыли еще водки, а Лёлька читала свои стихи, и мне страшно нравилось. А потом, уже дома, меня вдруг словно затянуло в водоворот, я сказал: Ребята, я сейчас – и вырубился.
Нет, ребята, вы поймите – работать на Севере и не уметь пить водку нельзя. Уж сколько было на моей памяти сабантуев – бывалые мужики валились с ног, а я все продолжал. Бой в Крыму, все в дыму. А в этот раз сплоховал. Не знаю даже, как получилось.
Вот мы приучены не верить в Бога или там в дьявола, а верить только в науку и технику. Это, конечно, правильно. Наука и техника достигли невиданного прогресса. Это здорово. И я, хотя в отличие от Васьки университетов не кончал, насчет прогресса – это я подтверждаю. Но все-таки, думаю, есть какая-то сила, которая человеку помогает. Поддерживает его. Ученые просто ее не открыли, но еще откроют. Ну а предки наши называли ее ангелом-хранителем.
И вот тем вечером ангел-хранитель покинул меня.
Потому что когда я утром проснулся, было мне так тошно, как никогда еще не было. Лежал я у Васьки на кухне, одетый, на раскладушке, голова у меня раскалывалась, и по всему выходило, что вместо ночи любви случилась безобразная пьянка и Лёльке мне лучше на глаза не показываться.
