Я даже на цыпочки приподнялась – поглядеть, кто это вышел? Не Нюська ли? Если она, то правильно фифа умолкла. Характер у моей сестрички, конечно, мирный, но рука тяжелая, а работа нервная.
Не угадала, но совсем чуть-чуть. Из подъезда, едва не насвистывая, выскочил Шариков, он же Лешенька Жариков, Нюськин домашний любимец. То есть, конечно, любовник, но назвать так эту помесь левретки с альфонсом мне совесть не позволяла. Любовник – это хоть в каком-то месте мужчина, а Нюськино недоразумение на мужчину даже внешне не особо-то походило. Скорее уж на бесполую, но жутко модную куклу-БЖД: всю такую глянцевую, изящную и категорически бесполезную. В дополнение к дивному экстерьеру шел характер содержанки, лень размером со слона и привычка толкать речи об этом жестоком, жестоком, жестоком мире, который так нетерпим к гениям. Еще Шариков любил сладко покушать, мягко поспать и отдохнуть на каком-нибудь – но, конечно, не «каком-нибудь турецком»! – курорте.
О таких грубых материях как деньги Шариков не задумывался, предоставляя заботиться о приземленном Нюське.
Интересно, куда это он намылился?
Я поспешно юркнула за стенд с объявлениями, чтобы не здороваться… Но Шариков и не подумал обратить на меня внимание, как обычно, всецело занятый собственной прекрасной персоной. А вот ответ на вопрос «куда он намылился», я получила прямо сразу. Шариков и обходить фифин «Лексус» не стал! Наоборот! Он распахнул переднюю дверцу, уселся в салон и… и…
Смачно поцеловал блондинку! Да что там поцеловал! Присосался, как вантуз!
И это прямо под Нюськиными окнами.
Да он совсем страх потерял?!
От негодования я упустила момент, когда парочка расклеилась, и фифа тронулась с места. Да и фиг с ними, с Шариковым и фифой, а вот Нюська… Она должна уже быть дома! И если она тоже это видела – окна-то прямо во двор выходят… Ой-ой!
Скорее к ней!
Рыдания я услышала еще за дверью. Незапертой.
Я пнула дверь – эх, жаль, что за ней Шарикова нет! – и вбежала в прихожую.
Нюська рыдала, сидя на полу, а чуть в стороне валялась табуретка с отломившейся ножкой. Неужто сестричка Шарикова ей отоварила, размечталась я, но тут же спохватилась. Как же! Чтоб Нюська на драгоценного руку подняла? Не бывает. А жаль. Стоило бы!
Ладно, сама займусь, только попозже, а пока нужно срочно утешить Нюську!
– Нюсь! – Я села на пол рядом и погладила ее по голове. – Ну что ты, в самом деле! Разревелась тут! Радоваться надо, что избавилась. Давно пора было его выгнать!
– Дура! – прорыдала Нюська, утыкаясь мне в плечо. – Я не потому… Локоть болит, я так ушиблась!
Ну да, конечно, именно из-за локтя! Ну, Шариков, чтоб тебе… тебя!
– Ну давай я тебе локоть намажу бодягой? А, Нюсь? Пошли, пошли, поднимайся давай. Сейчас мы тебя полечим, потом накатим, я тебе вот коньяк купила, а? Будешь коньяк?
– Нажрусь сегодня, – всхлипнула Нюська, неловко поднимаясь на ноги и от всей души пнула табурет. Тот улетел куда-то в стену. – Сто раз просила починить, а он… он… Урод!
– Козел вообще, – радостно согласилась я.
Пусть ругается! Ругаться куда лучше, чем плакать из-за Шарикова! Вообще этот Шариков давно уже сидел у меня в печенках. Не только у меня, у всего нашего семейства. И был единственным предметом, по поводу которого я была категорически согласна с бабулей и обеими мамулями, что гнать его надо поганой метлой.
Нюська подобрала его на помойке, сиречь в приемном покое родной больницы, и очистила от очисток ровно семь лет назад. Был тогда Шариков безработен, бездомен, вывихнут на левую переднюю… то есть верхнюю лапу предыдущей хозяйкой. Жалкое, в общем, было зрелище.
