– А какая разница? – не поняла я.
– Цветочки можно, – упрямо поджала губы она. – Цветочки – они для красоты и изящества. А грядки – это для желудка, это не для барышни занятие, а для мужички.
Я заставила себя медленно выдохнуть. Пожалуй, говорить, что я и есть «мужичка», то есть крестьянка, не стоило. Значит, надо попробовать по-другому.
– Хорошо, – сказала я. Марья озадаченно посмотрела на меня, кажется, изумленная такой быстрой победой, а я продолжала: – Ты права, не барское это дело – еду себе выращивать. Руки испорчу, веснушки вылезут, похудею, почернею…
Нянька нахмурилась, явно ожидая подвоха.
– Тогда мне ничего не остается, кроме как вернуться к мужу. – Я двинулась к двери, на ходу снимая с волос платок. – Сейчас оденусь как положено, а не в это. – Я покрутила туда-сюда ногой в валенке, состроила брезгливое выражение лица. – Поеду…
– Куда ж ты поедешь? Петька-то запил, кто тебе лошадь запряжет?
– Значит, пойду до… – Как же в старину назывался общественный транспорт? Извозчик? Нет, это вроде в городах… Вспомнила! – Почтовой станции. Поеду в город к Виктору, упаду в ноги, буду умолять, чтобы простил и принял обратно…
– На что ж ты поедешь? Деньги-то твои у меня!
Но все же в голосе Марьи прозвучало не злорадство, а тревога.
– То есть? – оторопела я. – С чего это у тебя мои деньги?!
Марья набрала в грудь воздуха, отступила на шаг.
– Ты меня, Настенька, хоть ругай, хоть бей, хоть к уряднику иди, только, пока ты в беспамятстве лежала, я в твоих сундуках порылась да кошелек-то и прибрала.
Я проглотила ругательство. Руки сами собой потянулись к скалке – чтобы требование вернуть мне мое добро прозвучало убедительней.
Марья отступила еще на шажок.
– Я тебя не виню, что монеты у тебя сквозь пальцы текут, в батюшку ты уродилась, не в матушку, что ж тут поделать. Да только, раз уж такой уродилась, у меня целее будут. – И еще шажок назад.
Значит, Настенька была транжирой… Но что же мне делать? Не драться же со старухой!
– Ну и ладно, – пожала я плечами и для пущей убедительности показала язык. – Чековая-то книжка у меня. Выпишу чек. Или вексель, муж потом оплатит.
Я сама не слишком хорошо помнила, что такое «вексель», била наугад, но попала. Марья переменилась в лице.
– Как же так, касаточка, разве ж можно… К аспиду этому на поклон идти? В ноги падать, каяться, будто не муж он, а бог? После всего…
– Тогда помоги мне, – сказала я так мягко, как только могла. – Потому что, если ты будешь мешать, я останусь одна против всего мира. Ты меня вырастила – так почему теперь делаешь все, чтобы сжить меня со свету?
– Грех тебе так говорить! Я же тебе добра желаю! – Она утерла глаза краем передника.
Я заколебалась. Сделать вид, будто иду на попятную, и позволить бабке на время торжествовать победу? Поссориться с ней и отобрать свое добро я всегда успею…
– Верни. Мне. Мои деньги.
– Ножкой топни, касаточка, да брось в меня чем-нибудь, глядишь, и успокоишься.
Я не ответила, продолжая пристально смотреть на нее. Пауза затягивалась.
Марья качнулась ко мне.
– Да неужто ты…
Я молча отодвинула ее и зашагала по галерее.
– Да стой! Стой, оглашенная! – Она схватила меня за рукав. – Ночь на дворе, куда ты поедешь!
Все так же молча я выдернула руку.
– Ну хорошо, хорошо, – сдалась Марья. – С тебя станется в самом деле в ночь убежать в чем есть, а как я потом на том свете матушке твоей в глаза смотреть буду? Пойдем, в кухне они.
