– Чего это они там? – шёпотом спросил Ашер.
– Не знаю… – ответил Саксум, прислушиваясь. – Опять, наверно, Лар Одноногий ночному караулу своих дочек предлагает. Старый паскудник!
– Нет! – вдруг очень ясно сказал бас. – Не пойдёт! Только до второй стражи!..
Второй голос опять захрипел, заперхал, заклекотал, напирая и явно не желая уступать. Потом голоса смолки и послышалось удаляющееся поскрипывание, как будто кто-то уходил вглубь крепости, толкая перед собой плохо смазанную тележку.
– И вина принеси!.. – опять раздался громкий басовитый голос. – И колбасы! Лу́канской!.. Слышишь?!
– Ладно, – хрипло каркнули издалека.
Опять всё смолкло. Снаружи, из чёрного, дышащего теплом, пространства ночи едва слышно доносилось сонное урчание цикад.
– А кто он такой, этот Такфаринас? – тихо спросил Ашер. – Это царь местный?
Саксум усмехнулся.
– Царь у них сейчас Птолеме́й. Сын Ю́бы. Того, что помер недавно… Этот Птолемей – маменькин сынок. Сидит в своей Кеса́рии, понимаешь, и носа оттуда не кажет. По-моему, ему вообще плевать на то, что делается у него в стране… А Такфаринас… Такфаринас – это простой парень. Такой же, как я и ты. Который, понимаешь, однажды понял, что если не хочешь прожить свою жизнь как баран, то надо эту свою жизнь брать в свои собственные руки… Он легионером был. Ещё при кесаре Августе. Дослужился до прима. Я, когда пришёл в легион, попал к нему в декурию… Он меня многому научил… Мы звали его: Юст – справедливый.
Саксум замолчал и молчал долго, глядя в мерцающую кострами ночь и поглаживая тёплый шершавый камень стены.
– А потом? – спросил Ашер.
– Потом?.. Потом он ушёл. И увёл за собой свою турму… И я бы с ними ушёл, да я, понимаешь, как раз в тот момент в госпитале валялся. С лихорадкой… Невовремя меня тогда схватило!.. И потом я не раз хотел к нему уйти. Да всё как-то не складывалось – то одно, то другое.
– А… – Ашер запнулся. – А зачем? Почему?
– Что «почему»?
– Ну… почему он ушёл?.. И ты… хотел?
– Да потому что – разве это жизнь?! – вдруг горячо сказал Саксум. – Разве я этого ожидал, когда в легионеры наниматься шёл?! Я ведь что думал? Я ведь думал: ну, послужу, лет семь или пусть даже десять, денег скоплю. Вернусь, понимаешь, дом куплю, лодку. Хорошую, большую, с парусом… Женюсь. Лавку открою… – он замолчал.
– И… что? – осторожно спросил Ашер.
– А ничего!.. – Саксум сердито сплюнул через парапет – вниз, в темноту. – Вот скажи, ты ведь ещё жалованья не получал?
– Нет, – сказал Ашер, – нам сказали, что выплатят сразу же после январских нон, после того как присягу примем.
– Сколько?
– Сказали, что, как положено – треть годового жалованья.
– Ну и сколько ты надеешься получить?
– Ну… триста сестертиев где-то.
– Щас! – едко сказал декурион. – Ручку от луны ты получишь! Голенища от сандалий! Дадут вам сестертиев по сорок, да и то – в виде задатка, чтоб вы сразу все не разбежались.
– Это почему? – удивился Ашер.
– Да потому! Потому что за первые полгода жалованье вам начислят не как полноценным легионерам, а как новобранцам – всего лишь по сто пятьдесят сестертиев. Что, не знал об этом? Вот то-то же! Об этом они как-то всё время забывают сообщить. Так вот, это – во-первых. А во-вторых… Ты кашу ешь? Ешь. Вино пьёшь? Пьёшь. Лепёшки лопаешь? Лопаешь. А между прочим, за каждый горшок зерна, за каждый секста́рий вина из жалованья удерживается вполне конкретная сумма. «Котловой сбор» называется. Тоже вам не говорили?
