Мальчик прикрыл дверь и пошел в свою комнату. «Ну и пожалуйста! – подумал он с облегчением, – мне так даже лучше!» Он скинул тапки, растянулся на кровати и залез в Facebook, но не прошло и двух минут, как в комнату ворвался разъяренный отец.
– Ты что, так и собираешься делать вид, что ничего не произошло?!
– Да я…
– А ну, вставай с кровати! – заревел Владимир Станиславович.
В проеме двери появилась аделькина мордашка. Глаза ее сверкали от любопытства. Следом за мужем в детскую влетела Людмила. Ее большие, немного выпуклые глаза были наполнены ужасом.
– Володя! Ну брось! Ну ты же обещал!
– Обещал – не обещал, а этому подлецу даже не совестно! Ты что же это решил, в выпускном классе получить справку вместо аттестата?! Павел Владиславович сказал, что ты учишься хуже всех в классе!
– Папа, ну перестань, – закатил глаза Макс, – выпускной класс – это одиннадцатый!
– Максим, неужели ты думаешь, что с такой успеваемостью тебе дадут до одиннадцатого доучиться? – с грустью спросила мама. – В этой школе уже не знают, как от тебя избавиться.
– Ну, в другую пойду, – беспечно ответил Макс, глядя в сторону и только сейчас обращая внимание на то, какой странный артхаусный рисунок на обоях в детской: какая-то синяя клякса, похожая на русалку, забирается на другую кляксу, похожую на медузу.
– Нет, никуда ты, мой милый, не пойдешь, – запыхтел отец, – ты закончишь девятый класс и отправишься в колледж, учиться на повара.
– Папа, ты обалдел, что ли… – ошарашенно сказал Макс.
– Не перебивай. А девятый класс ты закончишь, уж я об этом позабочусь. Если нужно, запру тебя в этой самой комнате, чтобы ты учился, учился и еще раз учился. Никаких прогулок после школы, никакого твоего Сашки-байкера! В школу буду лично за ручку отводить. И пусть над тобой смеются! И пусть тебе будет стыдно! И закончишь или нет, работать пойдешь. Я не собираюсь содержать здорового лба…
– Ага, значит, как бить «здорового лба»… – задохнулся от возмущения подросток.
– Молчать! С четырнадцати лет можно работать – вот лето наступит, работать пойдешь! Мороженое продавать, клумбы пропалывать, полы в больнице мыть – что угодно!
– Да хоть в рабство! Только бы от вас подальше! – не выдержал Максим, вскакивая на ноги.
– Так-так-так, опять истязание ребенка, – послышался голос деда.
Владимир Станиславович вздрогнул.
Дед зашел в комнату, приспустил очки на нос, поверх них посмотрел на своего сына и скомандовал:
– Ну-ка пшысть отсюда.
– Но папа, он же останется на второй год! – попробовал протестовать отец.
– Велика беда! Сначала доведут ребенка, а потом еще и придираются к нему, – проворчал дед, – вспомни, как ты из рук вон плохо учился. А? Плохо учился. Курил? Курил. Я тебе хоть слово сказал?
– Ну и зря! Зря ты со мной так мягко! Сейчас, глядишь, человеком был бы!
– Чтоооо?! То есть ты хочешь сказать, что ты не человек?! То есть ты хочешь сказать, что я вместо человека воспитал… свинью, что ли?!
Дед с отцом начали спорить. Мама, которой за последние пару лет надоели эти прения, со вздохом ушла из комнаты. Максимка воспользовался тем, что на него никто не смотрит, и тоже улизнул в коридор. Ему попыталась преградить дорогу сестра, но он ее больно ущипнул, и она отскочила. Аделька взвизгнула:
– Ай, больно!
– А будет еще больнее, если не перестанешь ябедничать и злорадствовать, когда меня достают!
– А ты сам виноват!
Она выскочила за ним в коридор и стала дразниться:
