– Да, именно так, – твердо отозвался ученый. – Ну скажите на милость, кому потребовалось убивать Федора? Для этого не было ни у кого никаких причин! И ваши коллеги, как я понимаю, до сих пор таких причин не нашли. Нет, безусловно, это был несчастный случай, результат какого-то помрачения… не знаю, как это назвать.
– А может быть, ваш друг хотел добровольно расстаться с жизнью? Возможно, он был тяжело болен?
Можайский энергично затряс головой.
– Нет, не думаю. Мыслящий человек иногда допускает возможность добровольного лишения себя жизни, но у Федора никогда не было таких мыслей. Он был очень здравомыслящим, трезвым человеком, и я никогда не слышал, чтобы он жаловался на какие-то болезни. Он мог, конечно, что-нибудь такое скрывать, но, кажется, ваши коллеги это проверяли и ничего подобного не нашли…
Чтобы встретиться с Людмилой Эйдельман, Гурову не пришлось никуда ехать – она работала там же, где и Можайский, только в другом корпусе.
Людмила Карловна оказалась низенькой, полной, при этом очень подвижной женщиной. Она пригласила сыщика в аудиторию, в которой обычно проводила семинарские занятия. Это была комната небольших размеров, также вся уставленная книжными шкафами.
Гуров не стал ходить вокруг да около и сразу спросил Людмилу Карловну о том, был ли ее друг Федор Овчинников связан с художниками. Доцент удивилась такой постановке вопроса.
– Дружил ли Федор Терентьевич с художниками? – переспросила она. – Разумеется, дружил! Ведь живопись была, по сути, его единственным увлечением. Конечно, если не считать его работы – истории Китая, Тибета, Монголии. Он мог часами рассуждать о различных направлениях в живописи, глубоко изучал труды по истории искусства.
– Меня интересует связь Овчинникова с художником Игнатом Бушуевым, – продолжал допытываться сыщик.
– Да, Федор Терентьевич постоянно говорил о творчестве Бушуева, был частым гостем в его мастерской. Правда, еще чаще он говорил о творчестве другого нашего великого земляка – Константина Закатовского, тут они с Игнатом Денисовичем были единодушны, оба одинаково преклонялись перед великим мастером. Да, и надо заметить, что Федор Терентьевич входил в круг друзей Закатовского. Он и меня хотел познакомить с этим замечательным художником, но не успел – Константин Евгеньевич тяжело заболел и перестал с кем-либо встречаться. А вот с Бушуевым я была знакома, вместе с Федором Терентьевичем бывала у него в мастерской.
– Возможно, Бушуев дарил Овчинникову какие-то свои работы?
– Да, Игнат Денисович подарил Федору Терентьевичу две картины. Если не ошибаюсь, это были «Закат на Сити» и «Отец вернулся».
– Очень интересно. А Закатовский? Он, случайно, не дарил ничего вашему учителю?
Задавая этот вопрос, Гуров чувствовал, что ответ будет для него чрезвычайно важен. Он еще не знал, в чем эта важность заключается, но был убежден, что информация откроет для следствия что-то новое.
Людмила Эйдельман подумала несколько секунд, затем ответила:
– Да, был такой подарок. Портрет самого Федора Терентьевича. Закатовский редко писал портреты, но Овчинникова очень уважал и сделал для него исключение. Я видела эту работу в кабинете Федора Терентьевича.
– А где именно в кабинете Овчинникова висела эта картина? Или она не висела, а он хранил ее где-нибудь?
– Что вы, Федор Терентьевич очень ценил этот подарок! Картина висела на почетном месте, слева от стола. Да, я хорошо помню, портрет работы Закатовского всегда висел на этом месте.
