Интеллектуализация и рационализация страха
Страх часто возникает без всяких «зачем» и «почему», независимо от того, происходит ли он из блокировки вытесненного или невытесненного влечения либо нескольких таких влечений. Штекель и Либек ошиблись: неизвестность того, на что направлен страх, они сочли обязательным условием, и спутали страх с тревогой. Но наличие такого объекта – не первичное условие, а второстепенное действие страха, исходящее из стремления объяснить отвлеченный факт страха и присвоить ему объект. Безотчетный страх намного ужаснее, чем тот, причина которого воспринята, воображена и обоснована. Подобное установление связей или ориентиров – базовое влечение разума. Как только объект страха найден или якобы найден, а страх благодаря осмыслению превращен в боязнь, точнее, в очевидную боязнь, страх несколько ослабляется. (Об одном исключении мы еще поговорим.)
К ориентации, когда речь идет о страхе, относится и то, что удается создать представление о его мотивах и причинах. Тогда интеллектуализация, придающая жуткому, неизвестному страху предметное содержание, превращается в рационализацию. Именно так, с подачи Эрнеста Джонса, называется мыслительный процесс, направленный на обоснование или понятное объяснение в интеллектуальных терминах некоторых представлений, чувств или влечений, возникающих в бессознательном. Человек, которому под гипнозом внушили на следующем ужине поменять стул на другой и забыть происхождение приказа, в должный момент прежде всего почувствует порыв осуществить это действие. Вероятно, он даже не спросит о причинах. Если попросить его объяснить свои действия, он, возможно, слегка смущенно скажет, что стул шатался. После опровержения этой мнимой причины появится столь же банальная отговорка, что первый стул был грязен[70]. Такие обоснования влечений и идей, чье истинное происхождение и значение находится в бессознательном, могут дать блестящие результаты, если разум добавляет к ним осознанный материал: это подтверждает история философии и догматического богословия
