Лёля стала невесомой и прозрачной, как воздух. Под шорохи удаляющейся реальности, с безумной скоростью она стала возвращаться в прошлое, будто кто-то крутил плёнку её жизни назад, к детству, к её истокам, а может быть и к спасительной утробе матери.
Под звуки знакомых и давно забытых голосов перед глазами молниеносно сменялись кадры жизни. То ли она пролетала мимо них куда-то вниз с замиранием сердца, то ли память крутила ленту пережитых событий перед её глазами. Множественная речитативность человеческих голосов сливалась в нарастающий, будто птичий гомон.
Промелькнули страницы и названия искусствоведческих статей, которые она торопилась сдать в печать на днях. Пролетали холсты картин, висевших у неё дома на всех стенах, на которых изображался иудейский портретный барельеф мужчины с орлиным носом. Возникли лица чужих людей, смотрящих на неё из залов библиотек и музеев, где она выступала иногда со своими наперсницами по поэзии перед крохотной аудиторией седовласых слушателей. Показались внушительные лица охранников банков, в которых она провела десять тягостных напряжённых лет, познавая запутанную финансовую науку – зыбкую и такую непредсказуемую на поворотах банковской деятельности, так до конца и не понятую ей, пугающую огромными потоками незримых денег, появлявшихся из неоткуда и уходивших в никуда.
Проплыли портреты двух старушек – одна с недоброжелательным злым деревенским лицом, со сверлящими душу, глазами-буравчиками, другая – с восторженными голубыми глазами, смотрящими с молчаливым вызовом.
Замелькали страницы семейной жизни на старой квартире, строгое требовательное лицо мужа, детская фотография маленького бегущего сына на берегу Ладожского озера, свекровь с недоверчивым испытывающим взглядом, брат в морском офицерском мундире с кортиком…
Затем пошла череда давно забытых начальников конструкторского бюро, кабинеты, кульманы, длинные коридоры, в каких-то сумрачных заводских перспективах с устрашающим стуком штамповочных цехов, с лязгом непонятного грохочущего оборудования и едким химическим запахом мерзких гальванических ванн.
Неожиданно ослепило яркое приморское солнце, заблестели морские волны, бархатные разноцветные сопки плавно подкатывались к ладоням, вызывая пронизывающую сердце радость к родине её матери, где проходили её счастливые отроческие года. Только там, на этой дальневосточной земле в летнее каникулярное время, в окружении обожаемых бабули и дедули, многочисленных добрейших тёток и дядек, двоюродных братьев и сестёр она испытывала почти физически, до головокружения несказанную любовь к себе и неисчерпаемую нежность.
Горы, горы, крутые спуски, узкие лесные тропинки с выпученными корнями деревьев. Скатывающийся бег среди этих корней, страх, падение, отчаянье. Откуда-то показалось виноватое лицо лёлиного отца, ухмыляющееся азиатское лицо невестки, из-за которого с любопытством выглядывала маленькая чумазая внучка. А потом – очереди, очереди, очереди, звон бутылок, праздничные застолья в служебных комнатах, крики, протесты, горькая безысходность.
Выплыла внушительная голова оленя с красивыми рогами, на которых лежал восьмимесячный сын. Память о Сестрорецке, когда она рано утром, остолбенев от счастья, увидела огромного оленя в открытом окошке снимаемого на лето хозяйского деревянного домика, а потом, позже с остановившимся сердцем и протянутыми руками бежала к падающему с дивана сыну.
