– Не затеряется ли среди этих покойников след моего отца и остальных несчастных? – беспокоилась кухарка.
– Он ведёт в сам город или что там нас ждёт впереди, словно их казнили прямо здесь. Смотрите в оба, как бы засады не было, – предупреждал их Бальтазар и сам поглядывал по сторонам на подступах к первым постройкам.
Кира тоже с недобрым видом косилась на обглоданные лица с выклеванными глазами, на болтавшихся в петле казнённых в истрёпанной одежде, даже не представляя, каковы же местные нравы, раз тут на подходе вывешено столько тел на столбах.
Черрикаш оказался городом, немного похожим на Яротруск. Небольшой, с бревенчатыми избами, с колодцами на площадях, без вычурности фонтанов, без возведённых стен. С одной стороны кромка леса, с другой – свободный выход к возделываемой земле: пахотам, грядкам да огородам.
Молодые голоса повсюду затягивали веснянки – обрядовые песни заклинания тепла, хороших всходов, а также привлечения плодородного и урожайного лета. Пели, как птицы несут весну, возвращаясь с тёплых краёв, как подобревшая с таянием снегов Мара несёт хмурое небо и дожди на поля, как вороны вылавливают грызунов и змей, защищая колосья и крестьян. Как слёзы небес питают долину. В отличие от традиционных весёлых веснянок, местные были довольно мрачными. Редкие песни, которые действительно нравились Бальтазару.
Здесь воспевался покой кладбищ, лесные хищники, застланное серыми стаями небо, лишь на живописных кровавых закатах, приподнимающее свой занавес для красочных проводов солнца. В этом было что-то от поэзии Вискольта и Бошира с их тоской и печалью.
– Голос ветра прошуршит, он тишину нарушит… – звучал хоровод девичьих голосов.
– Волчий вой в ночной глуши и скрип надгробных плит, – напевно, полушёпотом протянула царица-тьма где-то в подсознании Бальтазара.
– Серебристый след луны ковёр листвы подсушит, – напевали девицы.
– Выбираемся в ночи… – шептала из груди некроманта царица-тьма.
– …чтоб голод утолить, – закончил он вслух, не столько пропев, сколько просто произнося своим рокочущим баритоном, хорошо зная эту веснянку о пробуждающихся мертвецах, призванную их усмирить, дабы не было набегов нежити на городок.
– Голод давит сердце, и мертвец идёт вперёд, – подхватывали и мужские голоса юношей.
– То, что пробудилось, больше не уснёт, – завершал общий хор своё песнопение, повторив ещё дважды последние строки.
Обрядовый хоровод вокруг чёрных женоподобных изваяний из камня и дерева молился о нерождённых детях, об убиенных на войне, о взятых в плен, о павших в бою, о замученных и истерзанных пытками. О восстающих гулях и упырях, дабы все они обрели мир и покой в сладком царстве тьмы. Некроманту хотелось слушать и слушать, он едва не забыл, очарованный на пару с живущей внутри темнотой, ради чего вообще заявился в этот город.
Но аура неупокоенных душ вела его мимо идолов и плавных хороводов разодетых в серо-чёрные и тёмно-синие ритуальные платья жителей Черрикаша. Наличники окон здесь напоминали зимние морозные узоры. Коньки домов изображали обычно волчьи головы оберегом от лесного зверья, а на крышах колодцев были выгравированы серпы – символ тёмной богини.
Несмотря на то, что густой лес по правую руку состоял по большей части из хвойных деревьев, в самом городе обильную тень создавали стоящие тут и там цветущие в эту пору конские каштаны. Но нередко встречалась и отцветавшие уже вишни.
