– Меня схватили так неожиданно… – прошептала я, – Дан, нельзя ли, чтобы мне не выворачивали руки и давали время собраться? Я ведь всё равно приду, – я огладила его ладонь. – Я бы и без них пришла, если бы знала, куда.
– Я скажу, – он опустил голову мне на плечо, и в его голосе мне почудилась грусть.
Данаг долго ласкал меня, прежде чем приступить к главному. А когда всё кончилось, я прижалась к нему, и мне снова не хотелось уходить.
– Ты простишь… моё бессилие? – спросил он.
Я пожала плечами и тихо ответила:
– Спи.
Я сидела на груде камней у самого обрыва в шахту, свесив одну ногу вниз. Это место я обнаружила вчера. По какой-то непонятной для меня причине сюда редко заходили заключённые, а мне здесь понравилось до одури – весь рудник как на ладони, а проклятые кристаллы достаточно далеко, чтобы я не боялась ослабеть. Погода смягчилась. Солнце уже не так жарило по вечерам, но и темнота опускалась раньше. Наступала осень.
Я изучила шахту как свои пять пальцев и теперь знала, что она представляет собой муравейник, устроенный людьми в жерле огромного вулкана. Выход отсюда был один – если только не надеяться, как многие здесь, что бесконечные тоннели наших бараков где-то выходят на поверхность. В это я верила мало. Зато, пытаясь отыскать путь к камере моего вампира, я обнаружила несколько проходов в сам рудник, куда, как я знала теперь, время от времени наведывались отряды шахтёров, чтобы получить лишнюю порцию «нерастаможенного» эридиума. Обычно вылазки за «левой» рудой арестанты осуществляли по выходным, когда рабочий день сокращался с двенадцати часов до восьми. Не брезговал этим и Вепрь, а вот для меня спускаться туда оказалось слишком тяжело. Я могла кое-как перетерпеть минут десять в пещере с рудой, а затем у меня начиналась «эридиумная болезнь», как я её назвала.
Зато здесь, на кромке обрыва, мне было хорошо. В том числе и потому, что сегодня я получила через Анхельма очередную записку от дяди.
«Зачем тебе обвал? – буквы, набросанные обычно убористым почерком Вельда откровенно плясали от ярости, так что я легко могла представить лицо дяди, когда он узнал о моей просьбе. – Бери ноги в руки и уходи! Такое чувство, что тебе понравилось в этой тюрьме!»
Я вздохнула. Препирались мы уже два дня. Вельд считал, что на второй день недели, как и было оговорено, я должна нырнуть в обоз с продовольствием и молча убраться с рудника. Я пыталась объяснить, что у меня ещё остались дела здесь. Говорить, что именно за дела, я не хотела, потому что абсолютно не представляла, как воспримет дядя новость о моём «бесчестии». С одинаковым успехом он мог спустить собак как на носферату и заключённых, так и лично на меня.
– Анхельм, – позвала я и, когда птица появилась рядом, продолжила на понятном ему языке. – Пусть Альдэ не говорит Вельду то, что я сейчас скажу. Это бесполезно. Пусть объяснит ему, что этот обвал очень нужен. Я просто не могу уйти без него.
Анхельм заклекотал, и в его птичьих интонациях я отчётливо ощутила сомнение.
– Да, я знаю, что его нельзя убедить. Потому и прошу.
Сдавшись, Анхельм испустил последнее согласное кудахтанье. А потом ещё два коротких.
– Да. Всё как договорились. С ближайшим обозом. Только… нас будет двое. Пусть имеют в виду.
Сокол наклонил голову, будто ожидая объяснений. Я покачала головой.
– Так надо, и всё.
Анхельм проклекотал ещё раз и поднялся вверх. А я встала и побрела к баракам. Они опостылели мне так, как только может опостылеть что-то на свете. Один вид камеры вызывал у меня тошноту. Что уж говорить о лицах сокамерников? Было немного жаль Шина, тем более, что я обещала забрать его с собой. Но как вытащить отсюда троих, я не представляла.
