– И как мы узнаем этих, блядь, последователей? – спросил Кузьма. – Они что, с табличками ходят: «Я – мудак Бафомета»?
– Ты поймёшь, дитя, – Зигфрид махнул рукой. – Их глаза… их безумие… их… кхм… нечеловеческая радость. Они не просто безумны. Они наслаждаются безумием. И они будут пытаться присоединить тебя к своей… кхм… пастве.
Лилит, подперев подбородок рукой, с интересом посмотрела на Кузьму.
– Ты думаешь, он сможет устоять перед настоящим искушением? Когда ему предложат всё, о чём он мечтает? Без необходимости грабить?
Кузьма фыркнул.
– Я, баба, знаю цену каждому куску. И знаю, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. А я в эти ловушки не лезу.
– Конечно, – промурлыкала Лилит, и в её голосе Кузьма уловил легкую насмешку. – Мы ещё посмотрим, воин.
В этот момент Иеремия снова заворочался и издал громкий храп.
– О, Господи… – пробормотал он во сне. – Я вижу… я вижу, как я ем… целую свинью… и она… она поёт мне песни…
Кузьма покачал головой. Это будет долгое и, возможно, смертельно опасное путешествие. Но золото, сука, ждало. И это было главное.
Глава 7. Мерзкое Место: Деревня Порока
Утро принесло недолгое облегчение. Дождь стих, но туман, густой и липкий, словно паутина, окутал лес. Запах гнили стал настолько привычным, что Кузьма почти перестал его замечать, лишь время от времени сплевывал, когда особенно резкий порыв ветра приносил особо отвратительную волну.
– Ближе к полудню мы должны выйти к деревне, – прохрипел Зигфрид, указывая своим костяным посохом куда-то в туманную даль. – Это не та деревня, что на нашей карте, но… кхм… она будет служить ориентиром. Последний оплот человеческой, так сказать, цивилизации перед Гиблыми Топями.
– Последний оплот? – Кузьма ухмыльнулся. – Что, все уже, блядь, померли?
– Хуже, дитя, – Зигфрид издал свой сухой, шуршащий смешок. – Некоторые померли. Другие… нашли себя. В новом качестве.
Иеремия, который плелся сзади, нервно крестясь, вдруг замер.
– О, Господи… я чувствую это… Это зло… Оно пропитало всё!
Лилит, которая шла рядом с Кузьмой, внезапно прильнула к нему.
– Я чувствую… такую энергию. Такую… свободу. И такие… возможности.
Кузьма почувствовал, как что-то сжалось у него внутри. Он видел многое, но то, что говорил Зигфрид, звучало… непривычно. Его "честный" разбойничий мир был простым: украл, выпил, в тюрьму. А тут какие-то свободы и возможности, да еще и со зловещим подтекстом.
Туман начал рассеиваться, и перед ними открылся вид на деревню. Не то чтобы она была разрушена, наоборот. Деревня казалась… живой. Но эта жизнь была какой-то неправильной. Дома стояли криво, двери были распахнуты, а изнутри доносились странные, булькающие звуки, перемежающиеся с хриплым смехом и воплями. Из окон и дверей вырывались клубы тошнотворного, сладковатого дыма.
– Что за нах? – Кузьма прищурился. – Они там что, все бухают, что ли? Или у них там, блядь, оргия?
– О, дитя, – Зигфрид довольно потирал руки. – И то, и другое. И гораздо больше. Это место, куда Бафомет уже проник глубоко. Здесь люди приняли его «дары». Свободу от условностей. От морали. От всего, что делает их… скучными.
Они вошли в деревню. Увиденное заставило даже Кузьму, повидавшего всякое дерьмо, охренеть. На центральной площади, прямо под грязным, облезлым крестом, танцевали люди. Или то, что от них осталось. Их тела были покрыты какими-то странными язвами, гнойниками, а глаза горели безумным, диким огнем. Они танцевали, держась друг за друга, целуясь и ласкаясь, не обращая внимания на свои гниющие раны или на то, что их партнеры могли быть… совсем нелюдьми. Кто-то стонал от боли, кто-то от удовольствия, и эти звуки сливались в один, отвратительный хор. От них несло запахом пота, гнили, несвежего семени и чем-то неуловимо металлическим, как от проржавевшей крови.
